Читать онлайн книгу "Наши за границей"

Наши за границей
Михаил Пеккер


«Формула Пеккера» – так можно было бы назвать книгу, которую вы держите в руках. Как живут русскоговорящие иммигранты в Америке? Реально ли в США осуществить карьеру именно в вашей, полученной в России, специальности? Возможно ли совместить свободу графика, финансовую независимость и творческую самореализацию? Насколько важны коммуникативные и профессиональные навыки? Зачем ходить на фитнес, если ты актер, музыкант, математик или художник? Существуют ли универсальные секреты успеха? Ответы на эти вопросы вы найдете в «Диалогах» с реальными людьми, успешными и счастливыми собеседниками Михаила Пеккера. Многие из «Диалогов» публиковались в американской газете «Новый Меридиан», в России они выходят отдельной книгой впервые.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет.





Михаил Пеккер

Наши за границей



Моим друзьям посвящается



* * *

Все права защищены. Для перепечатки, фотокопии, электронно, механически или иного использования текстов и рисунков необходимо запросить разрешение в письменной форме у автора:

Mikhail Pekker

310 Elm Road, Apt G29

Princeton, NJ08540

Phone: (512) 293 7785

E-mail: pekkerm@gmail.com



© Пеккер М., 2021

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2021




Формула Пеккера


«Формула Пеккера» – так можно было бы назвать книгу, которую вы держите в руках. Как живут русскоговорящие иммигранты в Америке? Реально ли в США осуществить карьеру именно в вашей, полученной в России, специальности? Возможно ли совместить свободу графика, финансовую независимость и творческую самореализацию? Насколько важны коммуникативные и профессиональные навыки? Зачем ходить на фитнес, если ты актер, музыкант, математик или художник? Существуют ли универсальные секреты успеха? Ответы на эти вопросы вы найдете в «Диалогах» с реальными людьми, успешными и счастливыми собеседниками Михаила. Многие из «Диалогов» публиковались в американской газете «Новый Меридиан», в России они выходят отдельной книгой впервые.

Михаил Пеккер – человек удивительной судьбы. Его детство прошло в солнечном Киеве, а становление – в легендарном новосибирском Академгородке, где молодой кандидат физико-математических наук вместе с товарищами размышлял над загадками плазмы и устройства Вселенной, любуясь звездным небом и пробегая десятки километров на лыжах. Иммигрировав вместе с семьей в Америку, Михаил продолжил научную работу в области физики в одном из американских университетов. Дети Михаила реализовали себя: дочь в медицине, а сын в науке. Сам же Михаил в параллель с занятием физикой увлекся журналисткой. Несколько лет назад он стал обладателем премии Союза писателей России «Золотое перо Руси» за цикл интервью и очерков, личным примером демонстрируя, что нет ничего невозможного, если идти к цели. «Отстающий всегда умирает в сердце идущего вперед» – был девиз русскоязычного журнала в Техасе «Весла» Михаила Пеккера.

«Удивительно!» – хочется воскликнуть, листая книгу «Встречи…», которая писалась «на коленке». Незнакомцы, присаживавшиеся на скамейку в парке рядом с Михаилом… попадали в блокнот. Откройте эту книгу, если хотите просто отдохнуть, набраться новых впечатлений, окунувшись в незнакомый мир. Парадоксальность О’Генри, юмор Ильи Ильфа, детализация Паустовского, взгляд в суть предмета Хемингуэя, самоирония Марка Твена, чувственность Ремарка и наблюдательность Конан Дойля – вот, пожалуй, ключевые особенности миниатюр Михаила Пеккера. Эта книга – путеводитель среди людских характеров и судеб, в которых серьезное и смешное оказывается рядом, а «кухня» престижных и знакомых профессий, раскрытая с доброжелательным юмором весьма проницательным автором, расширяет и горизонты нашей собственной жизни.

Анна Гранатова




Счастливчики и неудачники


Я за рулем, жена рядом. От Раунд Рока до Хьюстона – 170 миль, это около 3 часов пути без пробок.

Включаю Austin NPR (Austin National Public Radio), приятная музыка. Скашиваю глаза, Таня откинулась в кресле, глаза полузакрыты – пишет в уме стихи. Вот и выход на Хайвей, теперь 65 миль в час. На губах жены улыбка – нашла хорошую рифму. Я, в отличие от моей половины, не умею писать стихи ни в уме, ни на бумаге, да и вообще у меня с памятью не очень: не помню номера телефонов, адреса, даже имена забываю, что уж говорить о днях рождения. Что удивительно, даже физические константы не помню, хотя по профессии вроде должен.

– Здравствуйте дорогие радиослушатели! С вами Сюзанна Свифт, ведущая программы Austin NPR «Что Новенького». – У нас в гостях профессор Бристольскогo университета Майкл Поновский.

«Приятный женский голос», – отмечаю я.

– Здравствуйте, Майкл!

– Здравствуйте!

– Сегодня тема нашей беседы «Неудачники и Счастливчики», я правильно сформулировала, Майкл?

– Да, правильно.

Увеличиваю громкость:

– Таня, интересная передача. Хочешь послушать?

– Нет. Потом, когда вернемся, расскажешь.

– Майкл, прежде чем, вы расскажете нам о вашем исследовании, давайте сформулируем, кто такие счастливчики, и кто такие неудачники.

– Счастливчики – это те, кого любит удача. Она может прийти к ним в виде выигрыша в лотерею, интересной работе, красивой женщины или умного мужчины, в виде идеи на миллион или дружеского совета, куда вложить деньги…

– А неудачники, – продолжает ведущая, – это те, кого удача обходит стороной. Я имею в виду, что, что бы они ни начинали, у них все идет не так: деньги они вкладывают в акции, которые обязательно обваливаются, женщины, которых они выбирают, оказываются стервами, а мужчины алкоголиками или в лучшем случае лентяями, на работе неудачники годами не получают продвижения, а дети, вылетев из родительского гнезда, лишь изредка залетают, чтобы проведать предков. Короче не жизнь, одна сплошная тягомотина.

– В этом и состояло наше исследование: разобраться, в чем дело, почему одним удача улыбается, а других обходит стороной. Суть нашего эксперимента была в следующем: в местной газете небольшого городка на севере Англии мы на первой странице большими буквами дали объявление, что те из читателей, кто в течение трех дней правильно подсчитает количество фотографий размера 5 на 3 дюйма (12.7 на 7.62 сантиметра), опубликованных в этом номере, получит 5 фунтов, на адрес подписчика. И что вы думаете, мы получили 357 правильных ответов, причем 352 подписчика получили 5 фунтов, а 5 читателей получили аж 155 фунтов. Вы спросите почему?

– Да, очень интересно!

– Потому что среди 18 фотографий 5 на 3 дюйма под тремя было написано, что, если вы их пришлете по почте, то получите бонус в 150 фунтов.

– Вы хотите сказать, что только 5 читателей из 357 прочли текст, который был под фотографиями?

– Да! Остальные просто измеряли размеры фотографий, опубликованные в газете.

– И какой вывод вы сделали?

– Во-первых, шансы предоставляются всем одинаково, независимо от возраста, пола, расы и так далее. Но одни склонны жить по инструкциям, не отвлекаясь на посторонние вещи, а у других глаза открыты.

– То есть у одних глаза зашорены, как у боевого коня, и они бегут, куда их направляет течение жизни, а у других открыты на всё, что происходит вокруг.

– Именно так, Сюзи. Удача улыбается всем одинаково, но одни останавливаются, чтобы приподнять вуаль незнакомки, а другие пробегают мимо своего счастья…

Я выключил радио. Жена смотрела в окно.

– Ты слышала передачу.

– Нет, чего с середины слушать-то.

На следующий день я позвонил дочке в Бостон и рассказал о передаче про счастливчиков и неудачников.

Через несколько месяцев Ира сообщила, что ее взяли на работу в Hopkins Hospital (один из лучших госпиталей Америки) на программу Physician’s Assistant (помощник Врача). Она была счастлива, а еще через два года рассказала: «После того как ты мне рассказал про фотографии, я взяла местную газету и стала просматривать ее, пока не нашла среди прочего объявление, что в Hopkins Hospital открылась новая программа, и я сразу послала документы. Мне назначили интервью, я его прошла и через семь месяцев приступила к работе». В Балтиморе дочка, после нескольких лет поисков, нашла мужа, который, как оказалось, жил в соседнем доме, и сейчас у меня двое замечательных внуков. Следует сказать, что моя дочь никогда до этого не открывала газет, и после тоже.

Америка – удивительная страна – дает возможность любому реализовать свои таланты и способности. Шанс есть у каждого, надо только не бояться смотреть по сторонам. Но когда уж поймал удачу, не сдавайся, борись, помните: «Только смелым покоряются моря».

Все люди, с которыми вы познакомитесь в этой книге, достигли успеха потому, что шли по жизни с широко открытыми глазами и не боялись трудностей. Как сказал один молодой раввин: «Когда тяжело идти, я радуюсь: значит, подымаюсь в гору, а когда всё идет легко, начинаю волноваться: не слишком ли мне всё легко дается, не качусь ли я с горы?»



Успеха Вам, дорогой читатель! Вперед!

Михаил Пеккер




Часть I

Встречи





Сказки старого Брайтона



Я живу в Нью-Йорке уже много лет и очень люблю летом, часов в семь-восемь, когда уже спала жара, выйти на деревянную набережную Briton Beach, найти свободную скамейку, сесть и смотреть, как солнце вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее спешит окунуться в ласково-соленую воду океана.

Однако сейчас зима, на улице слякоть. Радует только телевизор и внуки, да еще соседка, которая приходит попить чая и пожаловаться на детей. Перед сном вспоминаю тепло, исходящее из полоски песка передо мной, синеву неба и шумную многоцветную толпу, снующую по набережной.

Таблетка от давления и от холестерина приняты, зубы почищены. Я ложусь в кровать и закрываю глаза.



Солнце село. Синева неба постепенно темнеет. В шумной многоцветной толпе, снующей по набережной, возникают просветы, они становятся все больше и больше – приходит вечер. Зажигаются фонари. Я встаю и не торопясь иду к своему дому. Во всем есть какая-то странная грусть, будто единая жизнь разбилась на множество независимых осколков и я один из них.

Вот и сейчас я сижу на скамейке, мимо меня проходят пожилые пары, они идут медленно, многие из них держатся за руки. В Америке у женщин пропала традиция держать под руку мужчину, может, потому что жарко или никуда не торопишься. Раньше, когда я видел людей за 70 или за 80, держащихся за руки, очень умилялся, в этом было что-то детское, наивное, но сейчас уже привык. Больше всего мне нравятся молодые родители с детьми. Наверное, потому, что только вошел в возраст бабушек и дедушек.

Характер у меня, честно сказать, не очень общительный, поэтому редко кто ко мне подсаживается, чтобы поболтать или перекинуться парой слов. Но уж если кто наберется смелости подсесть ко мне, лучшего слушателя ему на всем Брайтоне не найти.



«Не правда ли, замечательный закат?» – спрашивает, садясь на скамейку, немолодой человек. Я киваю. Он молчит минуту и начинает свой рассказ с середины. Я внимательно слушаю. Передо мной проходят картины чужой жизни. Почти все они о далеком прошлом, но в них нет болезненной ностальгии, которая случается у людей неудачной судьбы. Мы оба понимаем, что рассказанная история не будет иметь продолжения, что она, словно елочная игрушка, с заходом солнца будет положена в дальний уголок памяти, чтобы, может, больше никогда не быть рассказанной.




Давняя история


– Я помню комнату и девушку моего возраста, то есть лет двадцати. Я помню, как она с надеждой взяла меня за руку, как бы прося меня быть понятой. Ее чуть полноватая фигура, красивые глаза и губы были уставшими от того, чего я в то время не понял, вернее, почувствовал, но не захотел принять. Инстинктивно я знал, что она устала от того богемного существования, в которое вовлекла ее замечательная красота.

«Это Марк, он художник» – и по тому, как он осторожно поздоровался со мной, я понял, что она была здесь раньше, и не раз.

Наверное, она позировала ему, подумал я. Мне было немного неприятно, и только.

Она смотрела на меня, и в ее взгляде была просьба: «Да, я такая, я так жила, я хочу показать тебе это, но разве ты не можешь принять меня такой, какой я есть? Я все понимаю, но мне нужно только кусочек тепла и понимания».

Я был молод и не знал, что истина всегда в мелочах, в жесте, в складках одежды, во взгляде она всегда спрятана за ресницами. Я сделал вид, что ничего не понял, к тому же она раньше была подружкой моего брата, вернее – не была, он просто ее любил.

Она на меня смотрела и все понимала, она была женщина, а я? Я еще ничего не знал. К тому же я вдруг вспомнил ее новогодний тост, сказанный два года назад: «За женщин в 18 лет!» И я увидел лицо моего брата, оно внешне осталось спокойным, но внутри… Мы выпили по рюмке вина, станцевали что-то и быстро ушли.

Теперь она стояла рядом со мной, надеясь, что я пойму ее, потому что я брат того, кто ее любил.

«Марк, что вы рисуете?»

Он покачал головой и стал показывать: он знал, зачем она привела меня сюда. Мы втроем рассматривали рисунки, в ее губах, ее взгляде была надежда, слабая, но надежда, но я сделал вид, что ничего не понял.

Мы шли домой, она держала меня под руку, она знала, что ничего не получилось. Мы говорили о чем-то несущественном, и вдруг я подумал: «Может, я совершаю ошибку?» Но ветер молодости уже надул мои паруса – успех, работа, интересная жизнь ждали меня.

«До свидания», – сказал я ей.

Она улыбнулась, как улыбаются женщины, знающие много того, чего не знаем мы, мужчины. В ее глазах не было просьбы, не было надежды, была жалость ко мне. Но сердце мое было тогда зашито серебряной иглой.



Подошла женщина лет шестидесяти пяти. «Вставай, Левочка, нам еще 30 минут гулять», – обратилась она к моему собеседнику. Он улыбнулся: «Идем, Анечка». Она взяла его за руку, и они неторопливо пошли дальше по набережной.




Зрение


– Когда я был студентом, много работал, – начал он, глядя перед собой. – Занятия начинались с утра и продолжались до самого вечера. Новосибирский университет в мое время котировался на уровне Московского физико-технического института, и учиться было тяжело. Три двойки на экзаменах – и отчисление или академический отпуск.

Он замолчал. Мимо нашей скамейки пробежал смеющийся мальчуган лет пяти, за ним гналась молоденькая мама в мини-юбке. В руке у нее был кулек с черешней, она прижимала его к груди, но черешенки, несмотря на ее старание, все равно одна за другой выпрыгивали из кулька. Наконец она поймала малыша и стала ему что-то говорить. Он мотал головой и заливался смехом.

Между тем монолог продолжался, и я повернулся к потенциальному собеседнику.

– Тогда еще не было почтовых ящиков в общежитиях, и иногородние студенты ходили на почту за письмами. Я увидел ее сразу. Она была далеко, и казалось, невозможно разобрать черты лица с такого расстояния, но я видел его отчетливо, оно закрывало все поле зрения. Я остановился, не мог идти дальше, и не потому, что остолбенел, а потому, что не мог ничего видеть.

– Вы хотите сказать, – спросил я, – что она ослепила вас своей красотой?

– Нет, что вы, – ответил он быстро.

Так отвечают, когда собеседник сказал явно что-то совсем не то, и повторил:

– Я не мог идти, потому что ее лицо закрывало все поле моего зрения.

Он хотел продолжить, но к нам подходила многоголосая кавказская семья. Дети громко спорили со своими родителями, те не менее громко отвечали им. Бабушка и дедушка, размахивая руками, защищали внуков, говоря, что детей надо любить, а не наказывать. Наконец они прошли, так и не решив, можно ли детям купить мороженое.

– Черты ее лица, – продолжил он, – были в чем-то неправильны. То ли на ней было чуть больше косметики, то ли ее еще детские глаза не гармонировали с ярко накрашенными губами, то ли какая-то нескладность была в ее фигуре, не могу объяснить, но в ней было что-то притягательно-трогательное. Я постоял немного, и она удалилась, как будто вы подкрутили линзы бинокля. Я смог подойти к стойке. Она смотрела на меня, и я понимал ее, и она понимала меня. Это было странно. Она спросила мою фамилию. Я сказал. Она посмотрела: «Вам ничего нет». Я постоял немного и ушел.

– И вы больше не видели ее?

– Нет, почему же? В течение месяца или двух я приходил по два-три раза в день на почту и спрашивал ее, есть ли что-нибудь для меня. Она улыбалась мне (я помню до сих пор ее улыбку) и говорила: «Да, есть», – и протягивала мне письмо. Или: «Нет, приходите вечером, будет еще одна почта». Знаете, она никогда не спрашивала мою фамилию и не проверяла при мне почту. Наверное, она сразу запомнила мою фамилию и при раскладке почты всегда отмечала, есть для меня что-нибудь или нет.

На этом мой собеседник замолчал.

Я спросил:

– А что было дальше?

Он грустно улыбнулся:

– Ничего, – и опять стал смотреть перед собой.

Солнце опустилось в океан, стало темнеть. Зажглись фонари.

– Мне пора, – не поворачивая головы, сказал он, – до свидания.

Больше я никогда не встречал этого человека на набережной. Но с того времени я стал иногда видеть эту девушку: вот она приближается ко мне, ее лицо закрывает все мое поле зрения, потом она удаляется, как будто кто-то подкручивает линзы бинокля. Как такое может быть? Не знаю. Нет, я правду говорю, это было не со мной. Слушайте, а разве с вами никогда не было, что вы помните то, что было не с вами?




Класс английского языка


Случай, который я хочу вам рассказать, произошел с моим другом, гениальным инженером Пашей Д. Паша приехал в Америку в 1996 году, и не как большинство из нас в то время – по визе беженца, а как человек, полезный Америке. Поселился он не на Брайтоне, а в более «американском» районе Нью-Йорка. Первая его работа была в интернациональной инженерной компании, в которой были выходцы со всего мира, кроме Америки. Естественно, большинство было русскими. А поскольку все плохо знали английский, у компании были проблемы с заказчиками.

И вот однажды жена Паши, видя переживание мужа, предложила ему для улучшения языка поработать на автозаправке недалеко от дома. Паша, человек послушный, взял неоплачиваемый отпуск на три месяца и стал с 10 утра до 10 вечера заправлять машины, протирать стекла, подкачивать шины… Его клиентами были и черные, и белые, и китайцы, и индусы, и мексиканцы, и даже русские и украинцы… Короче, когда через три месяца Паша вернулся, он лучше всех в компании мог не только говорить, но и понимать английскую речь.

Владелец компании вызвал его к себе и подробно обо всем расспросил. Через несколько дней он собрал всех своих инженеров и объявил, что каждый из них обязан, как Павел Д., три месяца отработать на автозаправочной станции, а самого Пашу попросил поговорить с владельцем заправки, чтобы он разрешил работникам его компании проходить у него стажировку. Так все 13 инженеров Пашиной компании выучили английский язык.

Следует сказать, что сразу после Паши на станцию пошел работать поляк Анджей. Потом он Паше рассказал: «Через месяц ко мне подъезжает черный мужик, весь в наколках, я заправляю его машину, он смотрит на меня, смотрит и спрашивает: „У тебя акцент. Ты русский?“ „Нет. Я не русский, я поляк“, – отвечает Анджей. „А какая разница? – спрашивает парень и сам же отвечает: – Никакой. Поляк – тот же русский, только поляк в костел ходит, а русский – в синагогу“».




Два ботинка не пара


– Вы человек уже немолодой, интеллигентный…

Я повернулся, на меня смотрел парень лет тридцати, в глазах его была радость, которой он непременно хотел поделиться.

Я улыбнулся:

– Вы ошиблись, молодой человек, и крупно.

– В чем? – в его глазах была растерянность.

– В том, что я немолодой! – сказал я и засмеялся.

Он смутился.

– Нет, на самом деле я, конечно, немолодой. Но в своей возрастной группе, – я выдержал паузу, – очень даже молодой.

Я видел, что парень не знает, куда спрятать глаза.

– Но вы же не в моей возрастной группе, поэтому вам простительно, – успокоил я его, – так что давайте рассказывайте. Вам же не терпится, я вижу.

Парень улыбнулся:

– У меня очень четкий распорядок дня. Я всегда ложусь вовремя и встаю вовремя. Ем я всегда в одно и то же время. На завтрак у меня бутерброд с сыром или с вареньем и чашечка кофе. На ланч я беру суп, это обязательно, потом мясное или рыбное блюдо и сок. Ужин у меня облегченный: творог со сметаной и чай без сахара. С восьми до десяти смотрю телевизор или читаю детектив. По субботам хожу куда-нибудь с друзьями либо навещаю родителей, они живут здесь же, на Брайтоне.

Воскресенье я посвящаю домашним делам – уборке, закупке продуктов, ответам на письма, а вечером подвожу итоги прошедшей недели и планирую, что буду делать на следующей.

И вот, представьте себе, в эту мою вполне размеренную жизнь вмешались ботинки. Да, самые обыкновенные ботинки – на толстой подошве, с длинными коричневыми шнурками и заклепками по бокам. В первое же утро, когда я достал их из-под кровати, я обнаружил, что шнурки левого ботинка связаны крепким узлом со шнурками правого. Я очень удивился, но времени размышлять, как это могло произойти, не было. Не без труда развязав узел, я спешно принял душ, позавтракал и уехал на работу.

Вот с этого все и началось. Каждое утро я стал начинать с развязывания при помощи зубов и вилки узлов, которыми шнурки левого ботинка были привязаны к шнуркам правого. Если на это уходило больше семи минут (а семь минут – это как раз то время, которое у меня отведено на завтрак), то приходилось есть в машине. А знаете, как это неудобно – пить кофе и есть бутерброд, когда у вас машина со стандартной коробкой передач? Часто бывало так: положил бутерброд в рот – и сидишь с ним во рту минут пять, потому что левой рукой машиной управляешь, а правую с ручки переключения передач убрать не можешь – все время перестраиваться приходиться, Нью-Йорк все же. Представьте себе, однажды с чашечкой кофе в зубах десять минут ехал! Одна старушенция как увидела меня с бутербродом в зубах, так за рулем и скончалась, испугалась, что я ее кадиллак 1975 года разобью. Моей-то тойотой короллой 1996 года? Но отвлекся я.

Короче, не понимаю я, почему шнурки моих ботинок все время утром связаны. Вечером я их снимаю, рядом с кроватью ставлю и специально шнурки правого ботинка направо кладу, а левого – налево, чтобы они друг друга не касались. Утром смотрю, а они опять связаны, шнурки правого ботинка привязаны к шнуркам левого. Причем живу-то я один, некому надо мной шутить – ботинки связывать! Один раз левый ботинок в кухне оставил, а правый под кровать засунул. И что? Утром просыпаюсь – смотрю, а они у двери на кухню стоят и, как всегда, шнурками друг к другу привязаны. Слушайте, если вы думаете, что это я сам по ночам встаю и шнурки во сне друг к другу привязываю, то глубоко ошибаетесь! Во-первых, я не лунатик – за мной никогда этого не замечалось, во-вторых, однажды я специально ботинки дома оставил, а сам у друга ночевал, а когда утром домой вернулся, ботинки так были шнурками связаны, что мне пришлось ножом их разрезать.

Теперь расскажу, как проблема с ботинками решена была. Однажды одна молодая особа вполне приятной наружности, когда узнала о моих неприятностях с ботинками, так расчувствовалась, что предложила со мной ночь провести, чтобы по очереди за ботинками следить. Я, конечно, сдуру согласился, но сами понимаете, что из этого вышло, на работу на три часа опоздал. Мой начальник, человек строгий, вызвал меня к себе и спрашивает: «В чем дело? Ты никогда не опаздывал – и вот вдруг такое!» Ну что, пришлось ему все и рассказать. Он все внимательно выслушал и сказал: «Вот тебе адрес моей синагоги, пойдешь к ребаю, ему все расскажешь, он тебе скажет, что делать нужно». Я человек исполнительный, сказали – пойди к ребаю, я пошел. Тот меня выслушал и говорит: «Есть два способа твою проблему решить. Первый – жениться на хорошей еврейской девушке».

Я, конечно, его тут же перебил: «А как это может мне помочь с моими ботинками?»

Он на меня мудро так посмотрел и говорит: «С ботинками, может, и не поможет, но зато во всем остальном все будет хорошо».

Что скажешь, ребай есть ребай.

«Второй способ, – говорит ребай, – простой: купи себе либо туфли без шнурков, либо ботинки на липучке. Это решение, конечно, проще первого, но я советую тебе воспользоваться первым».

Но я, хоть и не ребай, тоже не дурак: мать у меня еврейка, да и отец не гой какой-то, короче, я женился на хорошей еврейской девочке и туфли без шнурков себе купил. Теперь у меня и жена есть, и с обувью проблем нет.

– А почему же у вас шнурки по утрам связаны были? – спросил я.

– Вы спрашиваете, почему у ботинок шнурки по утрам всегда связаны были? А потому, что они были несчастной семейной парой. Как начнут с вечера ругаться, так к утру такое друг другу наговорят, такое друг на друга наплетут, что я утром их дрязги только с помощью зубов и вилки развязать мог.

– А откуда вы это взяли?

– Жена сказала. Она и меня умная, MIT[1 - Massachusetts Institute of Technology – входит в тройку лучших университетов Америки.] окончила, математик, теорией узлов сейчас в NYU[2 - New-York University.] занимается.

– Ииии…

– Она купила вторую пару ботинок, поменяла шнурки на левых. И все, проблема решилась сама собой.

– Не понял…

– Я тоже сразу не понял. Жена сказала, что у шнурков как у людей: с одними они несчастливы, а с другими очень даже счастливы.

– Это я как раз понял, зачем вторую пару ботинок покупать?

– Ну как, чтобы у каждых шнурков пара была. Ведь негоже одному жить. Правда ведь?

– Ну, она у вас не только очень умная, но и с сердцем, – не удержался я.

Парень улыбнулся.

– Это правда, – и посмотрел на часы: – Все, мне пора Таньку у метро встречать, она у меня беременная.




Посещение


Историю, которую я вам расскажу, поведал мне молодой человек. Он явно не был склонен к мистике и тем более фантазиям. Нормальный программист, без всяких творческих закидонов. Мы с ним в кафе на Шестом Брайтоне познакомились. Он сидел напротив меня, я пил свой кофе, он – свой, и вдруг он заговорил.

– У меня в доме ведьма поселилась. Вернее, не поселилась, но, когда бы я с работы ни пришел, она уже там сидит и меня ждет. Вы думаете, я вру или у меня галлюцинации на основе переутомления? Во-первых, я не такой дурак, чтобы на работе переутомляться, для этого другие есть, китайцы например. Во-вторых, со мной никогда такого не случается, чтобы меня видения какие-то там или особые мысли посещали, я человек весьма и весьма трезвый, люблю порядок, последовательность во всем. А тут ведьма! И знаете, какая странная? Села на диван и говорит: «Садись рядом, поговорим!»

Ну как я сяду? Ведьма же! Я ей: «Спасибо, я постою».

А она вдруг как вытянется всем своим гибким телом, косу свою черную конскую с одного плеча на другое перебросит и глазами черными как брызнет: «А ну, как хочешь!»

Меня прямо в озноб бросило.

Представляете, на «ты» со мной. Ужас! Меня уже лет двадцать никто на «ты» не называл! Потом платье свое поправлять стала, гляжу на нее, а она на меня так грустно смотрит. Конечно, интересуетесь, откуда она взялась. Ну откуда они все берутся? Из камина.

А дело было так. Прибрал я квартирку свою, пол пропылесосил, пыль везде вытер, даже лампочки на люстре сухой тряпкой протер – это в гостиной, в спальне все лишнее в шкаф убрал, постельное белье сменил, на тумбочку Times положил, чтобы на ночь почитать, – ну, короче, порядок навел. Только я сел со стаканом чая в кресло, чтобы полюбоваться на все, как вдруг в камине что-то затрещало, дым повалил, и оттуда она выходит, я только через минуту слово вспомнил – «ведьма». Ну а дальше я уже рассказывал. Итак, смотрит на меня грустно и говорит: «Не хочешь садиться рядом со мной, не садись, только чай на стол поставь, а то прольешь».

Я гляжу: что такое? Чай из стакана не льется, хотя наклонил я его сильно. Лицо, наверное, у меня такое было, что она вдруг как засмеется, весело так, чай из стакана и вылился.

Молодой человек отпил из своего стаканчика.

– Я думаю, что колдовство кончилось. – сказал я.

Молодой человек удивленно посмотрел на меня:

– Вы правы, наверное, действительно колдовство кончилось. Как я сразу тогда не сообразил!

Когда стакан упал, она жалостливо так на меня посмотрела и сказала: «Эх ты, недотепа мой!» И стала рассказывать мне про свою неустроенную ведьменную жизнь: как ей все это за 300 лет надоело, все эти праздники сатаны с пьяными лешими и мертвецами, как ей надоело пугать детей и совращать стариков, а хочется ей просто так сесть и по-человечески с кем-нибудь поговорить.

Я ей, конечно, говорю: «А чего это вы меня выбрали? Я ведь не Ph. D.[3 - Ph. D. (Doctor of Philosophy) – международная аббревиатура, характеризующая научную степень.] там или художник какой, о чем со мной говорить можно?»

«Эх, – говорит она – не понимаешь ты нас, женщин! Нам нужно, чтобы нас слушали и любили. А тебя мне одна твоя знакомая порекомендовала, школьная твоя подруга».

«Как, она тоже у вас?» – воскликнул я.

«Ага, значит, помнишь!» – сказала она и заржала как лошадь.

Ведьма есть ведьма, что скажешь…

«Ну, мне пора, молодчик. Пару старичков навестить надо, а то, глядишь, холеры, помрут без меня», – и шасть в камин и пропала, только запах серы и опалины на камине. Я уж тер, тер, тер, тер эти опалины, никак оттереть не мог. Сейчас уже к ним привык.

Молодой человек сделал еще глоток кофе:

– Вас, конечно, интересует, что дальше было?

Я кивнул.

– Дальше кошмар какой-то начался. Сначала она сама каждый вечер появляться стала. Поговорит, поговорит – и в камин: по делам, говорит, надо. А однажды прихожу, а их там штук шесть сидит. Как увидели меня, загалдели как галки и давай мне свои горести рассказывать. Нет, я чужих секретов не выдаю. Стало это кодло меня два-три раза в неделю посещать. Вижу – нравится им у меня. Прилетят, чмокнут меня в щечку – и давай галдеть: одна про то говорит, другая про это, а то вдруг затихнут и слушают свою подругу. Совета у меня спрашивают: полюбился я им, наверное. А однажды одна, симпатичная такая, мне вдруг говорит: «Миша, пошли с нами, у нас такая пьянка намечается, сам Воланд с Маргаритой будет!»

«Нет, – говорю, – не могу».

Вижу – расстроилась она: от чистого сердца пригласила.

– Скажите, а что, у ведьм сердце есть? – спросил я.

– Представьте себе, есть, и душа тоже есть, только ведьмина, – ответил молодой человек, и глаза его затуманились.

Я встал.

– Мне пора идти, – сказал я.

Он не ответил.




Божья коровка


– Божья коровка села мне на ладонь в то время, когда я спал. Наверное, она довольно долго ждала моего пробуждения, потому что, когда я проснулся и посмотрел на нее, она выглядела весьма и весьма недовольной, хотя и пыталась это скрыть. В первый момент я, конечно, хотел ее прогнать, но, когда увидел, сколько ей лет, решил не делать этого; ей было уже шесть лет, а это вполне заслуженный возраст для божьих коровок.

– Вставай, – сказала она мне. – Я хочу с тобой поговорить.

Я поднял голову с подушки и оперся на ладонь левой руки. Обычно я люблю лежать на правом боку, но сейчас на правой руке расположилась божья коровка, так что пришлось повернуться на левый бок.

– Как тебе не стыдно себя так вести! – сказала она мне. – Тебе уже 30 лет, а ты все еще ведешь себя как мальчик: не всегда чистишь зубы, забываешь принимать душ, твои брюки всегда жеваны, и стрижешься ты раз в полгода. Какая же хорошая девушка обратит на такого обормота внимание? И вообще, тебе пора жениться, а не гулять черт знает с кем.

– А где ж мне найти хорошую девушку? – опешил я.

– Поезжай в Израиль к тете Хае, она тебе найдет. Она нашла твоему брату – и тебе тоже найдет.

Да, у меня есть двоюродный брат, приблизительно моего возраста. Мы в детстве даже дрались, когда видели друг друга. О нем я, правда, не слышал ничего уже года три.

– Как же я поеду в Израиль, когда там сейчас так опасно и у меня уже нет отпускных дней, – сказал я, почему-то оправдываясь. Вдруг меня взяла злость: – А кто ты, собственно такая, чтобы со мной разговаривать таким тоном?

– Я душа твоей бабушки, я специально прилетела в одежде божьей коровки, чтобы с тобой поговорить. Все наши тобой недовольны, особенно твой дедушка Нисл.

Я, конечно, хорошо помню своего дедушку Нисла со стороны отца, он был молчалив и отличался очень серьезным характером.

– Значит, ты оттуда, – сказал я и показал глазами наверх.

– Ты плохо знаешь свою религию, Абрамчик, – сказала божья коровка строго. – Это только у гоев небеса там, а мы всегда здесь – наши миры совмещены. Раз ты такой неуч, возьми курс Торы в университете, и вообще, тебе надо ходить в синагогу по крайней мере каждую пятницу.

Она говорила бы еще долго, но я прервал ее:

– Ну и как там?

Она посмотрела на меня строго и сказала:

– Там хорошо, но здесь лучше!

– Почему? – удивился я.

– Потому что здесь живешь, а там, – она стала грустной, – существуешь.

– И часто вас отпускают оттуда?

– Нет, нечасто, только за хорошее поведение! – засмеялась она.

И я узнал голос моей любимой бабушки Леи, которая умерла, когда мне было 17.

– А ты еще будешь ко мне прилетать? – спросил я.

– Не знаю, у нас там очередь!

– Неужели?

– Да нет, конечно, это я пошутила.

Мы помолчали. Божья коровка глянула на меня, и я увидел слезы на ее глазах, вернее – не увидел (божьи коровки не могут плакать), я почувствовал.

– Ну, мне пора, – сказала она, – мое время почти истекло. Послушай меня, Абрамчик, можешь не мыться, не чистить зубы, но, пожалуйста, поезжай в Израиль к тете Хае. Я тебя очень прошу.

Я хотел спросить, кто ж меня там ждет, но божья коровка вдруг раскрыла свои крылышки и улетела.

Вот какая история приключилась со мной три года назад. Сейчас я женат, у меня близнецы – мальчик и девочка, их зовут Нисл и Лея, так звали моего дедушку со стороны папы и мою бабушку со стороны мамы. Где я нашел свою жену? Ну конечно в Израиле – ведь я всегда был послушным внуком.



Молодой человек встал, пожал мне руку и направился к выходу с набережной. Жаль, что он так быстро ушел, не успел спросить его, как отнеслась к его выбору Бабушка-Божья-Коровка. Думаю, что одобрила. По своему опыту знаю: бабушки в этом отношении более справедливы, чем мамы. Но ничего, я его обязательно встречу, он сказал, что в хорошую погоду часто с женой и детьми на набережной гуляет.




Еврейское счастье


– Вы позволите?

Я открыл глаза. Передо мной стоял человек явно семитской крови: черные угольные глаза, большой нос с горбинкой, губы под стать носу и копна плохо управляемых волос. Явно не местный, такие, наверное, только в Силиконовой долине водятся.

– Присаживайтесь, – я опускаю раскинутые руки со спинки скамейки. – Вы, наверное, из Калифорнии?

– А что, так видно?

Я смеюсь:

– Очень даже… Здесь же Одесса, а вы, небось, из Москвы?

– Нет, я из Киева, в Америке уже лет двадцать.

Молодой человек сел рядом и закинул руки за голову.

– Хорошо!!! – и по-детски улыбнулся.

На парне футболка, легкие летние брюки и кроссовки – сразу видно, всё из дорогого магазина. Он повернулся ко мне лицом, и я вижу: не такой он уж и молодой – около сорока или чуть за сорок.

И вдруг:

– У меня настоящее еврейское счастье. Не верите, думаете, оно у вас, что это вам хуже всех? Хорошо, грязные, оборванные дети в количестве двух штук – это у меня, тяжелая работа программиста на 170 тысяч долларов, злая сварливая жена, которую никогда не видишь, потому что она большой менеджер в крупной компании, – это тоже у меня, а если учесть дом в 2000 квадратных футов в Silicon Walley за 800 тысяч долларов и добавить мою шумную мишпуху[4 - Mишпухa (идиш) – родственники.], разбросанную по всей Америке, то, конечно, настоящее еврейское счастье у меня, а не у вас. И что, после этого вы хотите сказать, что вам хуже, чем мне? Послушайте, это что, ваш обормот – студент MIT, это ваш сын насмехается над вами, потому что вы не знаете физику как он? Что, это ваша дочь – бездельница, которая только и знает, что долбит эту чертову математику и физику в частной школе и пишет бесконечные сочинения, это ваша дочь учится музыке и три раза в неделю играет в теннис с дочкой сенатора? Нет, это у меня, а не у вас настоящее еврейское счастье. Мне хуже всех.

Потрясенный его монологом, я молчал.

– О, как бы я хотел жить в маленьком еврейском местечке под Киевом, – продолжил он. – Размеренная неторопливая жизнь, суббота, синагога, ребай, Тора, много детей, куры ходят по двору и несут яйца прямо в сарае. Представьте, все вас любят и уважают, дети вам говорят: «Здравствуйте, папа», на ночь вы их целуете и читаете кусочек из Торы. Вот это настоящая жизнь. Что ни говори, а мне в жизни никогда не везло – настоящее еврейское счастье.

Я хотел ему возразить… Что еврейское не в том… Но в чем оно? Я и сам не знал.

Молодой человек достал телефон, понажимал кнопки:

– Да, дорогая, как и обещал, зашел к твоей маме… Сейчас сижу на набережной. С кем? Сейчас увидишь, – он повернул ко мне телефон. На меня смотрела шведка с голубыми глазами.

– Ваш шлемазл[5 - Шлемазл (идиш) – веселый придурок либо человек, которому просто хронически не везет. Так зачастую еврейские матери и бабушки в шутку называют своих детей и внуков, когда те хулиганят.], здесь, со мной на скамейке. Всё под контролем. Не волнуйтесь!

Она засмеялась настоящим еврейским смехом и заговорила на идише. Я кивал, делая вид, что понимаю.




Ортодоксальный еврей


Я заметил его издалека. Ортодоксальной еврей в длинном черном сюртуке, черных туфлях и черной шляпе казался океанским лайнером на фоне шумной разношерстой толпы. Он шел неторопливо, погруженный в свои мысли, его белая борода слегка подрагивала в дуновениях ветерка.

«Ну да, сегодня же суббота», – вспомнил я и посмотрел на часы. Шесть вечера, до дневной молитвы еще часа два. Он, наверное, вышел прогуляться. Странно, но этот немолодой человек каким-то странным образом вписывался в детские крики, разноцветные кепки, снующие велосипеды, самокаты, полуголые тела молодых девушек, крепкие фигуры парней, бабушек и дедушек, бурно обсуждающих цены в магазинах и последние новости из России. Он был той необходимой частью Мира, без которой он теряет свою цельность, законченность. Неожиданно ортодоксальный еврей остановился возле моей скамейки и приятным голосом спросил:

– Вы не будете против, если я присяду?

– Да, конечно, – ответил я и слегка отодвинулся.

– Вы, наверное, из Киева? – спросил он тем же приятным голосом.

Я усмехнулся:

– Здесь две третьих из Одессы и одна треть – из Киева.

Он засмеялся:

– Да, москвичей и ленинградцев здесь редко встретишь. Значит, вы из Киева, как и я. Мое еврейское имя – Лейбл, а до этого, – Лейбл улыбнулся, – меня звали Володя.

Я тоже представился, и дальше пошел обычный разговор, где вы жили и когда приехали. Когда официальная часть закончилась, Лейбл-Володя начал рассказывать о себе:

– Я родился, когда родителям было за 40, и был не только поздний, но и первый ребенок у еврейских родителей. Поэтому вы понимаете, как они меня любили и баловали, тем более что детей у них больше быть не могло. Мы жили в большой трехкомнатной квартире с бабушкой, ей было хорошо за 70, но была она вполне бодрой и здоровой женщиной.

В четыре года я был довольно развитым ребенком: мог складывать и вычитать в пределах 100, читал по слогам, всему этому меня научили бабушка и папа.

Однажды, я не помню почему, бабушке нужно было срочно уйти, и она оставила меня одного в квартире. А когда вернулась, меня дома не было. Она проверила все комнаты, шкафы, заглянула под все кровати: Вовочки, то есть меня, нигде не было.

Бабушка моя была по натуре человеком рассудительным и в панику не впала.

«Куда же он мог подеваться? – рассуждала она вслух. – Дверь закрыта, не мог же он ее открыть – ключа-то у него нет. Все окна тоже закрыты, он должен быть где-то здесь». Она опять заглянула под все кровати, во все шкафы – меня не было нигде.

Бабушке ничего не оставалась, как позвонить маме в поликлинику, где она работала участковым врачом.

Хорошо, что мама уже закончила прием и смогла сразу приехать.

Они обшарили весь дом, осмотрели все шкафы в комнатах и на кухне, отодвинули даже диван в гостиной, опять посмотрели под всеми кроватями. Вовочки, то есть меня, не было. «Может, он выпал из окна?» – предположила бабушка, но все окна были закрыты на верхние шпингалеты.

Бабушка плакала, а мама еле сдерживала слезы.

«Надо звонить в милицию», – наконец сказала бабушка.

«Нет, давай все же раньше позвоним папе», – сказала мама.

Папа в нашей семье пользовался непререкаемым авторитетом, ни одно решение, даже маленькое, не принималось без его согласия. Папа приехал домой на такси. Опять, уже по третьему разу, были осмотрены все шкафы, кровати, даже кухонная плита – меня не было. Вдруг папа направился к окну, он предположил, что я каким-то образом сумел открыть верхний шпингалет, отворить окно и сейчас стою на карнизе за окном. Замечание бабушки, что все шпингалеты, и верхние, и нижние, закрыты на всех окнах, папу не остановило. Убедившись, что и за окном сына нет, папа сел на стул и сказал:

«Ничего не остается делать, надо звонить в милицию. Пусть приедут с собакой-ищейкой. Она по запаху найдет нашего Вову». Он встал со стула и направился к телефону, который висел на кухне.

«Не надо собаку, – раздалось из нижнего шкафа буфета, где хранились продукты. – Я здесь, не надо собаку!»

Мама открыла дверцу буфета и увидела меня. Все были поражены: раз десять и мама, и папа, и бабушка заглядывали в буфет и меня там не находили.

Я, предвидя, что родители и бабушка будут заглядывать в буфет, поставил перед собой пачку сахара, кулек муки, макароны, сухофрукты, консервы, несколько банок с вареньем, и, поскольку в буфете было темно, родители не могли меня заметить за этой баррикадой.

Все облегченно вздохнули, и даже папа, самый строгий человек в семье, не стал меня ругать.

Лейбл-Володя замолчал, а я подумал: «Это же какой характер надо иметь, чтобы в четыре года просидеть в темном буфете почти два часа, слышать плач бабушки и мамы – и не выйти. Таких, как он, только собакой-ищейкой и можно пронять».

Лейбл-Володя будто прочитал мои мысли:

– Вот каким жестокосердечным ребенком я был. Да и когда вырос, мало изменился. Видел в людях только недостатки и всегда им о них сообщал. Короче, был ужасным человеком. Первая жена от меня ушла – не выдержала бесконечных критических замечаний. Вторая тоже ушла, по той же причине. Я не понимал, почему меня никто не любит, почему мои коллеги терпеть меня не могут, а друзья через полгода перестают со мной разговаривать, ведь я же хочу им только добра, чтобы они стали лучше.

Я с интересом слушал ортодоксального еврея.

– В 25 лет я защитил кандидатскую диссертацию по теоретической физике, в 33 – докторскую, я был самым молодым доктором в нашем институте, и все равно люди сторонились меня, никто не хотел со мной сотрудничать. Однажды меня пригласили прочесть курс лекций по квантовой электродинамике в Киевском университете. Так представляете, после пятой лекции студенты отказались посещать мой курс. Я готовился к нему два месяца, собрал новейший материал – и такое фиаско. А однажды меня даже отказались приглашать на семинары в институт квантовой физики, потому что на одном из семинаров выступающий не смог ответить на мой вопрос, и я ему указал параграф в учебнике Ландау, где этот вопрос рассматривается.

– Наверное, вы сделали замечание в присутствии его студентов? – спросил я.

Володя усмехнулся:

– Я сказал, что доктору наук Б. В. непозволительно не знать элементарные вещи и что ему лучше нужно готовиться к семинарам и читать Ландау.

У меня мороз прошел по коже, когда я представил себя на месте несчастного Б. В.

– Как же вас терпели после таких выходок? – спросил я.

– У меня были очень хорошие работы, и иностранные коллеги очень их ценили.

– Что вас изменило? – показал я рукой на его одежду, явно не соответствующую его рассказу.

– Вы не поверите, Любавический ребе.

– Шнеерсон? – удивился я.

– Да, представьте себе. Когда я первый раз приехал в Америку, мой коллега, профессор Принстонского университета, сказал, что, поскольку я еврей, мне нужно обязательно познакомиться с ребе Шнеерсоном. Мне было неудобно отказываться, и мы с ним поехали в Нью-Йорк.

– И что он вам такого сказал? – моему любопытству не было предела.

– Вы, конечно, знаете, что ребе Шнеерсон каждое воскресенье после утренней службы давал тысячам евреев – религиозным и нерелигиозным – благословение и вручал доллар.

– Да, знаю. У меня у самого в гостиной под стеклом хранится его доллар.

– Так вот, мы с моим коллегой приехали в синагогу и стали в очередь к ребе. Когда подошли к нему, он спросил мое имя, потом пристально посмотрел мне в глаза и обернулся: «Ребе Залман, подойдите ко мне». К нам подошел довольно пожилой человек с большой окладистой бородой. «Наконец я нашел Вам хеврусу[6 - Хевруса – партнер по изучению Торы. У евреев принято изучать Тору не одному, а с партнером.]» – произнес ребе и показал пальцем на меня. Потом дал мне доллар и сказал: «Вашим товарищем по изучению Торы будет ребе Залман».

– Он что, – удивился я, – не спросил вас, чем вы занимаетесь, откуда приехали?

– Нет. Он вручил мне доллар и благословил меня.

– А кем оказался Залман, ваш хевруса?

– Когда я узнал его фамилию, то не поверил. Залман был выдающийся теоретик, по статьям и книгам которого я учился. С тех пор мы не только партнеры по изучению Торы, но и соавторы многих замечательных работ.

– Скажите, Лейбл, вас не поразила проницательность Любавического ребе?

– Конечно, поразила. Но когда я стал серьезно заниматься Торой, понял, что есть люди, имеющие доступ к духовным мирам, недоступным нашему восприятию.

Лейб посмотрел на заходящее солнце:

– Извините, мне пора. Скоро дневная молитва.

Я хотел спросить, как сложилась его жизнь, есть ли у него дети. Но он уже шел своей неторопливой субботней походкой к выходу с набережной.




Голубой лесбиан


Однажды ко мне на скамейку подсел молодой человек. Серьезность его лица то и дело сменялась лучезарной улыбкой, которую он сразу старался спрятать за насупленным взором. Мне было смешно смотреть на его метаморфозы, и я спросил:

– Скажите, пожалуйста, зачем вы боретесь с собой, ведь у вас хорошее открытое лицо, зачем прячете его?

Он засмеялся:

– Понимаете, я комик. А комик должен выступать перед публикой с каменным лицом, чтобы его шутки были контрастом его внешнему виду. Вы, конечно, замечали, что человек, который рассказывает даже очень смешной анекдот, никого не рассмешит, если первый засмеется. А человек, который с каменным лицом несет всякую чушь, вызывает гомерический хохот.

Я кивнул.

– Понимаете, – молодой человек уже не прятал своей радости, – я недавно встретился со своей одноклассницей, в которую был влюблен со второго класса. И оказалась, что она меня помнит, и теперь мы с ней вместе неделю, и я все никак не могу прийти в себя от свалившегося на меня счастья. А у меня завтра выступление, и как быть, даже не знаю.

– А что вы будете читать? – поинтересовался я.

– У меня 10 минут в концерте, я хочу прочесть вот это, – молодой человек опустил голову и затем поднял ее. Его лицо было сосредоточенно, в глазах неуместная серьезность. Он посмотрел сквозь меня и произнес:

– Я голубой.

От неожиданности я вздрогнул, в нем не было ничего, что говорило бы о его нетрадиционной ориентации. Наконец его взгляд встретился с моим, и в его глазах появилась суровость:

– Нет, не подумайте что-то нехорошее.

Я хотел сказать, что в том, что он гей, ничего плохого нет, но он, не дав додумать мысль, продолжил спокойным голосом:

– Я гей в творческом плане… Не понимаете?

Я был в его власти, мозги отключились.

– Хорошо, я люблю женщин, а женщины любят меня, и, наверное, они любят меня даже больше, чем я их. Нет, я не женат, поэтому проблем у меня с этим нет. Проблемы бывают у моих возлюбленных, но это уж их проблемы. Ах да, почему я называю себя геем? Потому что хотя я и люблю женщин, но предпочитаю иметь дело с мужчинами, с ними гораздо интереснее.

Мелькнула мысль: так он гей или не гей?

– Многие из них, в отличие от женщин, умеют слушать и здраво рассуждать. Поэтому с ними приятно иметь дело, и потом, этих всех заглядываний в глаза, вздохов и ахов между нами, мужчинами, нет. Мы ведем деловую беседу, мозговой штурм мировых проблем. И знаете, у нас иногда рождаются гениальные идеи, которые наши политики претворяют в жизнь. Что ни говори, в творческом плане мужчину с женщиной не сравнить. О чем бы ты ни начал с женщиной говорить, обязательно все сведется либо к постели, либо «какой вы нахал!». А с мужчинами и выпить можно, и помолчать, и пофилософствовать. Поэтому я и говорю о себе, что я в творческом плане голубой, ну а во всем остальном – я полный лесбиан. Иногда мне даже кажется, – мечтательно заявил молодой человек, – что неплохо бы разрешить гаремы, ну многоженство, по-западному. Но это дело далекого будущего! А жаль, потому как, когда гаремы разрешат, я уж буду чисто голубым.

Я смеялся неудержимо. Молодой человек улыбался.

Отсмеявшись, я спросил:

– Кто вам написал такой замечательный текст?

– Моя одноклассница, вчера ночью.

– Вчера ночью, – повторил я и захохотал так, что чуть не упал со скамейки.



На прощание молодой человек протянул мне билет на концерт:

– Это вам, увидимся завтра в 7 вечера. Я вас познакомлю с автором текста.




Глупая шутка


Я не заметил, как ко мне подсела странная пара, мужчина уже в летах и молоденькая девушка. Их можно было бы принять за отца с поздним ребенком или деда с внучкой, если бы не глаза молодой женщины. Они смотрели на убеленного серебром мужчину с нежностью, свойственной только влюбленной юности. В глазах мужчины, в отличие от девушки, была печаль, однако она совсем не замечала ее. Я отвел глаза. Две маленькие девочки с визгом убегали от догонявшей их волны, чтобы в последний момент оказаться в высоко поднятых руках родителей.

Рядом со скамейкой опустилась чайка.

– Смотри, чайка! – указывая на птицу, сказала девушка. – Какая она большая.

Мужчина кивнул.

– Я никогда не думала, что они такие большие.

Мужчина улыбнулся, повернулся к девушке и, наклонившись, что-то сказал ей на ушко. Она зарделась. И вдруг в этой молодой женщине я увидел совсем юную, не знающую еще настоящей любви девочку. «Кто она? Неужели…»

– Скажите, вас случайно не зовут Авишаг? – спросил я.

Девушка резко повернулась ко мне. Мне показалось, что она только сейчас поняла, что на скамейке еще кто-то есть.

– Да, меня зовут Авишаг. А откуда вы знаете мое имя? – девушка подозрительно посмотрела на меня.

– Так, угадал, – сказал я, пожав плечами. – С кем не бывает.

Мужчина повернулся ко мне. В его зрачках был острый ясный ум. Я понял, что он догадался, но виду не подал.

– Авишаг, – мужчина взял девушку за руку, – ты хотела искупнуться. Иди, а мы с товарищем, – мужчина глазами показал на меня, – посторожим твое платье.

– А почему ты не пойдешь? – спросила девушка.

Мужчина ласково подтолкнул девушку:

– Иди.

Девушка еще секунду сомневалась, но молодость взяла свое: легким движением она скинула платье, подбросила, и оно, словно перышко, опустилось на скамейку.

– Я только окунусь, – сказала она и полетела навстречу ласковым волнам, нетерпеливо бьющимися о берег.

– Вас зовут Давид? – спросил я.

– Да, Давид, – без тени удивления подтвердил он.

Мужчина вытянул ноги, потянулся.

– Да, я Давид! А она Авишаг.

И вдруг я увидел дворец царя Давида. Построенный из белого камня, он, казалось, соперничает с раскаленным иерусалимским солнцем. Чтобы не ослепнуть, я прикрыл глаза. Жаркий ветер из пустыни жег мои щеки. Солнце коснулось горизонта. Я открыл глаза. В просторной комнате стояли большая высокая кровать с балдахином и инкрустированный изумрудами столик с цветами и фруктами. На кровати возлежал царь Давид, старый уставший человек, рядом с ним на коленках сидела девочка лет пятнадцати удивительной красоты. Она наклонилась к царю и заглянула в глаза. Два персика коснулись седой груди. Девочка встала с коленок, откинула назад золотые волосы и легла на него:

– Тебе не холодно, мой царь?

– Нет, моя Нешама[7 - В переводе с иврита – «божественная душа».].

– Ты назвал меня своей душой, да?

– Да.

– Мне сказали, что я должна тебя согревать, потому что ты все время мерзнешь.

– Чего только не придумают мои друзья.

– Так, может, ты не рад, что я с тобой? – испуганно спросила девочка.

– Рад, рад, Авишаг, конечно рад. Знаешь, еще никому не удавалось меня согреть так, чтобы… – царь Давид приблизил головку девочки к своим губам и зашептал.

Девочка приподняла голову:

– Мне бы тоже хотелось родить от тебя маленького Давида.

Царь Давид грустно улыбнулся.

– Но ведь я хорошо стараюсь, правда? – девочка с надеждой посмотрела на царя Давида.

– Правда.

– Может, у тебя получится, мой царь?

Давид приподнял плечи девушки, ее золотисто-черные волосы легли ему на глаза:

– К сожалению, Бог не хочет этого.

– А я хочу, – ответила девушка и стала ласкать царя Давида, но быстро устала и легла на него.

– Можно я на тебе посплю? – не подымая голову, по-детски спросила она.

– Поспи.

Девочка мгновенно уснула. Царь Давид посмотрел в темный проем окна, два небольших факела не мешали видеть ему звездное небо. «Как быстро пролетело время». Царь Давид увидел себя мальчиком, пасшим родительских овец, затем юношей, стоящим с пращой перед Голиафом, увидел себя молодым сильным воином, внимающим словам Самуила. Вот он склонил голову, и священное масло стекает к его золотым кудрям – он царь Иудейский. Промелькнули победы и кровь, кровь, перевозка скрижалей заветов в Иерусалим и его танец перед ними, подготовка к строительству храма и запрет Всевышнего строить его. «А звезды всё те же». Давид поднял голову, над потолком висела лютня. Утренний ветер коснется ее струн, и он встанет, чтобы вершить государственные дела. Но перед тем, как выйти из комнаты, он запишет новый гимн Творцу. Решено, завтра он отдаст приказ писцам начать записывать гимны, чтобы они звучали во всех поколениях Израиля. Царь Давид осторожно приподнял Авишаг и положил рядом с собой. На ее лице была улыбка. «Видно, Авишаг снится хороший сон», – подумал царь Давид, наклонился и поцеловал ее в полуоткрытые губки. Девочка на мгновение проснулась и сразу же заснула, на ее щеках играл румянец. Царь Давид лежал на спине, мысли о будущем мучили его, правильно ли он сделал, что после смерти назначил царем Шломо, ведь ему всего 11 лет. Сможет ли он удержать власть, не допустить междоусобицы, распада царства? Но вот и он заснул. И теперь старик и прижавшаяся к нему всем своим худеньким телом девочка мирно спали.

Я повернулся к мужчине.

– Извините, задумался, – отозвался тот. И, продолжая смотреть на волны, в которых плескалась жена, произнес: – Ничего страшного. В нашем возрасте… – мужчина грустно улыбнулся, – и не такое бывает.

Он поднял руку и помахал своей жене. Она послала ему воздушный поцелуй и вместе с десятком детей бросилась в набегающую волну. Мужчина повернулся ко мне:

– Я в своей жизни сделал одну глупую ошибку и очень жалею. Я ведь член-корреспондент Академии наук – не той, которая сейчас Российская, а настоящей. Когда я был еще совсем молодым, меня за мои работы по теории корреляции спинов в твердом теле послали в Америку. Это было еще в новинку. В Америке я провел полгода в Принстоне, в Institute for Advanced Study.

– Это в котором Альберт Эйнштейн работал? – уточнил я.

– Да, и не только он, но и Поль Дирак, Вольфганг Паули, Роберт Оппенгеймер, Эдвард Виттен, Курт Гёдель… – не знаю только, говорят ли вам эти фамилии что-нибудь…

– Не все, – уклончиво ответил я.

– Нигде мне так хорошо не работалось, как там. Время пролетело быстро, пришлось в последние три дня наверстывать то, что должен был делать со дня приезда, – покупать подарки своим друзьям, сотрудникам, выполнять заказы моих родственников и жены. Купил я и купальник, который и сыграл со мной злую шутку. Я хотел подарить его нашей аспирантке: она была не только умной, но и очень красивой и гордилась этим. Когда моя жена нашла купальник в моем чемодане, наотрез отказалась отдать его нашей молодой сотруднице.

– Ну ее можно понять, – сказал я.

Давид хмыкнул и продолжил:

– Купальник действительно был замечательный: яркий, с американскими флагами. Такого, я думаю, не только в Новосибирском Академгородке не было, а и за Уральскими горами. И как я ни уговаривал жену отдать купальник аспирантке, она ни в какую. Наконец спрятала его в свой ящик и обиженной ушла на кухню. Через два дня у нас дома собрались все мои друзья с женами и подругами. Каждому я дал сувенир, а аспирантке вручил ручку с золотым пером с напутствием написать ею диссертацию. В конце обеда моя жена предложила продолжить веселье на берегу Обского моря. Все с радостью согласились. Договорились встретиться через полтора часа на пляже возле «грибков». Жена демонстративно надела под платье купальник, и мы с полными сумками еды пошли на пляж.

– А как же выпивка? – спросил я.

– Вино и пиво должны были принести гости. Так вот, все ахнули, когда увидели американский купальник на моей жене. Он здорово подчеркивал ее и без того стройную фигуру. Жена была на седьмом небе от гордости и, покрасовавшись, предложила всем пойти окунуться. Все с радостью согласились и побежали за ней в воду. И тут случилось то, что и должно было случиться. Когда жена вышла из воды, все замерли. Купальник моей жены стал абсолютно прозрачен. Она сначала не поняла, в чем дело, почему все так странно на нее смотрят. Но когда поняла, бросилась обратно в воду. Выйти она не могла, потому что купальник мог обрести свое предыдущее состояние, только полностью высохнув. У нас в лаборатории любили розыгрыши, и купальник был куплен именно для этой цели. Мне ничего не оставалось, как под пристальными взглядами собратьев по разуму и их радостных жен и подруг с полотенцем идти в воду и выводить из нее свою жену.

– А что, они не могли отвернуться? – полюбопытствовал я.

– Могли. Но, думаю, они были столь сильно заворожены зрелищем красивой обнаженной женщины, что это не пришло им в голову. Жена мне своего позора не простила. Через две недели собрала вещи и уехала к родителям в Киев. Как я ее ни уговаривал, что это всего лишь шутка, что я не хотел ее обидеть, что виноват, – ничего не помогло.

– А правда, – прервал я мужчину, – почему вы не предупредили жену, что купальник с сюрпризом?

– Глупым был, самодовольным болваном.

Мужчина посмотрел на плескавшуюся в волнах девушку:

– Она любит меня. Не знаю, за что. Вроде уже не за что! А любит…

Девушка поймала взгляд мужа, помахала рукой и бросилась в набежавшую волну.

– Вы спросите: и как я с ней?

– Нет, не спрошу, – ответил я. – Царя Давида нельзя не любить.

Мужчина покачал головой:

– Даже если он уже любить не может.

Девушка бежала к нам, с ее стройной фигурки струйками стекала соленая вода. Мир был ясен и полон красоты. Мужчина встал, скинул брюки, рубашку и бросился к ней навстречу. В нем был дух жизни, его действительно нельзя было не любить, ведь это был сам царь Давид.




Маленький друг


Знаете, есть такое выражение – «еврейская мама». В интернете «еврейская мама» определяется как совершенно особенный тип заботы, в котором сочетаются материнская любовь, твердая уверенность в исключительности своего ребенка и желание участвовать во всех аспектах его жизни. А главное – все это щедро сдобрено отменным чувством юмора. Так вот, однажды ко мне на скамейку подсел типичный «еврейский папа». Чем отличается «еврейский папа» от «еврейской мамы», я думаю, вы поймете из его рассказа:



– У каждого маленького мальчика или маленькой девочки должен быть друг. С ним можно поговорить, подраться, поиграть и вообще делать такие штуки, которые взрослым и не снились. Конечно, если у тебя есть брат или сестра, то друга иметь не обязательно, можно и без друга неплохо прожить. Но что делать тому, у кого нет брата или сестры? Правильно, дружок, придумать себе мальчика или девочку и с ним или с нею разговаривать, когда взрослые, вместо того чтобы с тобой играть, ведут свои умные, никому не нужные беседы. Такому другу можно рассказывать страшные истории, которые происходят по ночам, когда все спят, жаловаться на родителей, когда они тебя несправедливо наказывают; объяснять, как сложить 2 и 3 или 5 и 4. Короче, друг есть друг, его должен иметь каждый человек, даже если у тебя хорошие, умные и заботливые родители.

Я сам в детстве не имел друга – он мне и не нужен был: у меня был брат на два года младше меня. Многие думают, что хорошо иметь старшего брата, а я скажу: нет, лучше иметь младшего, но только чтобы он был не очень маленький, а то не так интересно. Вообще мы с братом не только вместе играли и разговаривали, мы с ним часто и ругались, но никогда не дрались, потому что бить маленьких неудобно, ну а задирать больших – тоже дело не из приятных: стукнет по лбу – сразу поймешь, кто здесь главный. Но я отвлекся. Итак, если родители не наградили тебя еще маленьким братом или сестрой и у тебя нет друга или подружки, придумай его или ее себе сам.

Вот, например, моя дочь придумала себе мальчика, такого тупого, что она целыми днями учила его читать и считать. Вы спросите, как я об этом узнал?

Я кивнул.

– Сейчас расскажу. Однажды она мне начала жаловаться: «Знаешь, у меня есть друг, он ничего не понимает. Я у него спрашиваю: „Сколько будет 2 + 3?“, а он молчит – не знает. Я ему уж и так объясняла, и этак, никак не понимает, почему 2 + 3 будет 5». Я ей сказал: «Приведи своего друга к нам домой, я ему объясню». «Он не может прийти», – ответила она мне. «Почему?» – удивился я. – «Потому что он безногий». – «Как безногий?» – сказал я. – «А вот так, безногий, и все!» – «Ну давай мы к нему домой придем». – «Это нельзя!» – «Почему?» – «А он дверь не откроет». – «А ты скажешь ему, что это ты с папой пришла». – «Он все равно не откроет!» – «???» – «Он без рук, он открыть дверь не сможет, у него ни рук, ни ног нет».

Тут уж я не выдержал: «А рот у него есть?»

«Рот есть! Знаешь, сколько он болтает, иногда ему говоришь: „Хватит болтать, давай я скажу!“, а он – нет, говорит, и все. Его за руку дергаешь, а он все равно болтает».

«Как это за руку? – поймал я дочку на слове. – Ведь у него рук нет!»

«Ну да, нет! Ну так за плечо».

«Ну а как твой друг в школу приходит, если у него ног нет?»

«Его привозят, за парту сажают, а дальше он сам: ручку и тетрадь из портфеля достает и пишет».

«Как же он пишет, ведь у него рук нет?»

«Знаешь, папа, я тебе так скажу: когда есть, а когда и нет. Как 2 и 3 сложить, так рук у него нет, а как самолетик сделать и во время урока запустить, так есть».

«Ну а с ногами то же самое, – подхватил я. – Как в школу идти, так ног у него нет, а как побегать во дворе с тобой или в мяч поиграть с мальчиками, так наверняка есть!»

«Правда! Откуда ты все это знаешь?» – дочь посмотрела на меня удивленно.

«Я сам был таким мальчиком, когда был маленьким», – ответил я серьезно, и мы засмеялись.

Через несколько дней после этого разговора я вижу: сидит моя дочь в своей комнате за столом и делает уроки. На столе перед ней старый облезлый заяц, и она ему говорит: «Эх ты, в школу ходить не хочешь и поэтому не знаешь, что корова через два „О“ пишется: КОРОВА, а не КАРОВА. Ну и что, что у тебя рук и ног нет, голова же у тебя есть, мог бы ходить и учиться. Вот я же хожу».

Потом моя дочь посмотрела на зайца и говорит: «Знаешь, заяц, скоро у меня дети будут!»

Тут я, конечно, не выдержал: «Откуда у тебя дети будут?» – сказал я громко, встал с дивана и направился через открытую дверь в комнату дочери.

Дочка обернулась и объяснила: «Как откуда? У всех женщин бывают дети, а учительница сказала, что скоро мы все станем женщинами, а мальчики – мужчинами».

Я облегченно вздохнул. Дочка стала дальше делать уроки, она больше не разговаривала со своим зайцем. Я постоял немного и ушел. Вскоре я опять услышал, что дочка разговаривает с зайцем, но я уж не стал прислушиваться, друг – все же дело интимное.

Ночью я разбудил жену и сказал: «Слушай, не завести ли нам еще одного ребенка?»

Она открыла один глаз и посмотрела на меня.

«Скучно как-то», – пролепетал я.

«Сначала зарплату увеличь, – сказала она. – А потом, это тебе скучно, потому что ты в магазины не ходишь, не готовишь, квартиру не убираешь, ничего по дому не делаешь».

«Но я пол пылесошу и белье стираю», – начал оправдываться я.

«Стиральная машина стирает, а не ты».

«Ну я с дочкой на лыжах катаюсь, а летом мы с ней в лес ходим».

«Ну, допустим, в лес мы вместе ходим, – сказала жена и повернулась на другой бок. – Скучно, видишь ли, ему!»

Так я от своей жены ничего не добился.

Ну скажите, почему с дочкой часто легче найти общий язык, чем со своей женой?!




Кен Роади


– Вы позволите присесть? – спросил человек приятным баритоном и, не дожидаясь моего «конечно», сел рядом.

Я подвинулся, освобождая правую сторону скамейки.

– Ну что вы, я не такой большой, – мужчина уселся поудобнее и поставил рядом с собой сумку. – Жена говорит, что я «еще в меру упитанный мужчина», – и вдруг неожиданно: – Вы этого не находите?

– Нахожу, – ответил я, и мы оба засмеялись.

Мимо прошла молодая мама, правой рукой она толкала коляску, в левой держала телефон и что-то быстро говорила. Мальчик выглянул из коляски и помахал нам рукой.

– У меня завтра, – мужчина повернулся ко мне, – в 10 утра деловая встреча в Манхэттене. Я прилетел на день раньше, чтобы походить по Брайтон-Бич. Все мои знакомые говорят: Брайтон – неповторимое место… Извините, не представился. Борис.

Я пожал протянутую руку:

– И как, не разочаровались?

Борис улыбнулся:

– Еще не успел.

– До вечера еще далеко, успеете.

Мы оба засмеялись.

В этом человеке было ощущение успеха, но не того, который мы, люди интеллигентные, называем «из грязи в князи», в нем была открытость, жизнелюбие и здоровье – да-да, здоровье, и еще притягательность, которую в Америке называют харизмой.

– Здесь, на Брайтоне, – Борис взял в руки сумку, – осколок мира, из которого я уехал в 1987 году, до распада Советского Союза, и поэтому всех ужасов 90-х не пережил. Знаю о них только из рассказов друзей.

Он достал из сумки кулек:

– Угощайтесь, пирожки домашнего изготовления.

– В гастрономе купили!

– А вы откуда знаете? – удивился Борис.

– Откуда? Моя соседка по дому их готовит и всегда, прежде чем отнести в магазин, заносит мне парочку. Вот этот, – я взял лежащий сверху, – с картошкой, яйцом и луком, а вот тот, – я показал пальцем в кулек, – с мясом, рисом и зеленым лучком. Очень рекомендую.

Борис взял пирожок:

– А откуда вы знаете, ведь они неотличимы?

– Я тетю Нину уже двадцать лет знаю.

Борис взял следующий пирожок:

– Знаете, действительно вкусно. Надо было взять больше. Когда я в магазин заходил, дедок (он на стуле перед магазином сидел) сказал мне: «Мужчина, возьмите обязательно пирожки, не пожалеете».

– А, – засмеялся я, – это дед Мирон. У него с Ниной бизнес такой: она печет, а он рекламой занимается.

Съев пирожки и вытерев губы салфеткой, которую продавец не забывал вложить в кулек, Борис посмотрел по сторонам.

– Урна за вами, – подсказал я.

– Мне здесь нравится. В Остине, где я живу, люди на набережной вот так просто на скамейках не сидят – они сидят, уткнувшись в свои телефоны либо айпеды. По набережной не прогуливаются, а бегают, ездят на велосипедах, а если и ходят, то очень спортивно.

– А вы, наверное, хорошо стоите!

Борис с удивлением посмотрел на меня.

– Это элементарно, Ватсон, простая наблюдательность. У вас, – я показал на рукав его рубашки, – нашивка Версачи. Брюки, хотя и выглядят простыми, тоже не из дешевого магазина.

– Брюки от Гуччи, – подтвердил Боря. – Жена мне всё покупает.

– Ну а об остальном, Ватсон, догадаться несложно. Простая дедукция.

Борис засмеялся:

– Действительно просто. Хочу вам, Шерлок Холмс, одну историю рассказать. Вы не против?

– Что вы, конечно, расскажите, – я испытующе посмотрел на собеседника: – Я для этого и пришел пораньше на набережную.

Боря улыбнулся и начал свой рассказ:

– Вы ведь знаете, что поломка машины в дороге не проблема.

– Да.

– Набираешь телефон Triple A[8 - Triple A, или AAA, – аббревиатура Американской автомобильной ассоциации. Эта ассоциация оказывает помощь водителям на дороге. Членство в ней стоит около 100 долларов в год.], и в течение часа, а часто и быстрее, к тебе подъедет специально оборудованная машина и отвезет автомобиль к твоему дому или в ближайшую автомастерскую. А если неприятность случилась ночью, то в недорогой мотель, короче – в любое место в радиусе 100 миль. А что делать тому, кто не является членом Американской автомобильной ассоциации или села батарейка в мобильном телефоне?

Я пожал плечами:

– У нас в Нью-Йорке машина – одно расстройство: искать парковку, перегонять каждые три дня ее с одной стороны улицы на другую, штрафы огромные и по любому поводу. Лучше на метро ездить, иногда, правда, долго и с пересадками, но главное – проблем нет. Поэтому я свою машину отдал внуку, когда он уехал в Принстон учиться на социолога.

– Ничего страшного, – продолжил тем временем Боря, – нужно съехать с дороги и поднять капот. «Спокойствие, только спокойствие!», как говорил Карлсон, который живет на крыше.

Я улыбнулся, Борис-Ватсон был мне симпатичен.

– А тогда, в 1987-м, мы только приехали с женой и детьми в Америку и, понятно, относились к американцам настороженно. И тому были причины: во-первых, почти сорок лет в Советском Союзе не могли не сказаться на нашем менталитете. Во-вторых, у нас с женой английский был со словарем, как и у большинства интеллигентных эмигрантов. А язык со словарем, как известно, полезен только в библиотеке Российской академии наук. С полицейскими или в магазине он не очень помогает.

Так вот, едем мы с женой на нашем бьюике 75-го года с занятий по английскому языку, радуемся, конечно: наша первая машина в жизни. Моя жена первая обратила внимание на то, что с машиной что-то не в порядке: вначале перестал работать кондиционер, а потом стрелка указателя температуры поползла к красной черте, затем из капота бьюика повалил пар. «Мы сейчас взорвемся!» – в ужасе закричала жена.

– Но ведь бензобак сзади, – удивился я.

– А я о чем… Короче, мы съехали с хайвэя, и я поднял капот.

– А кто был за рулем? – спросил я.

– В том-то и проблема, что за рулем была жена, это была третья ее поездка на водительском сиденье. Это сейчас она гоняет свой мерседес только так. В прошлом году два штрафа за превышение скорости получила.

– Да, к десятому году жизни в Америке мужчина уже не считает привилегией водить машину и с удовольствием передает руль автомобиля (и часто не только автомобиля) лучшей половине человечества, – философски заметил я.

Боря улыбнулся:

– В то время мобильник был редкостью, и у нас его не было.

– Да, проблема, – покачал я головой.

– Через десять минут, – продолжил Борис, – перед нашей машиной остановился вэн, из него вышел здоровый американец лет двадцати пяти и протянул руку: «Кен Роади. Проблема?» «Да», – ответил я и объяснил, что случилось. Он улыбнулся и стал щупать шланги в машине. «Водяная помпа», – со знанием дела заметил я. «Нет, это термостат. Если хотите, я могу заехать в автомагазин, он здесь рядом, через дорогу, и поменять его».

Мы с женой переглянулись.

«Я автомеханик», – и он показал на открытую дверь вэна: весь автомобиль был загружен оборудованием для ремонта машин.

«Сколько это будет стоить?»

«8 долларов – термостат и 15 – работа».

«Окей», – сказал я и посмотрел на жену. «Это совсем не дорого», – объяснил я ей по-русски.

Кен сел в вэн и уехал. В течение 20 минут, пока мы ждали, возле нас остановилось еще три машины: вначале это был парень, наверняка бывший марин, потом девушка, в руках она держала мобильный телефон, третьей была машина, оборудованная для перевозки поврежденных автомобилей. Всех мы поблагодарили и объяснили, что в помощи не нуждаемся, поскольку скоро должен подъехать автомеханик.

Кен работал, а мы с женой сидели на травке. Солнце палило нещадно, что делать, лето в Техасе – не самое сладкое время. Неожиданно метрах в двадцати от нас остановилась старенькая BMW. Из нее вышла рыжеволосая девушка и направилась к нам. В руках у нее был пакет с бутылками воды. Она подошла к Кену, нежно коснулась его губ. «Спасибо, принцесса», – Кен явно был доволен. Девушка повернулась к нам и протянула бутылку вначале моей жене, потом мне, ее лицо, как и у всех рыженьких, было сплошь обсыпано веснушками. Пока Кен менял термостат, проверял двигатель, девушка рассказывала о том, что играет на флейте с восьми лет, что очень любит музыку и в этом году поступила в университет на композиторское отделение. Я поинтересовался: «Ваши родители, наверное, тоже играют на музыкальных инструментах?» Девушка засмеялась: «Нет, мой папа работает техником в компьютерной компании, а мама – медсестра. Они не очень любят слушать музыку. Вначале я только играла, – продолжила она, – а потом вдруг начала сочинять. Знаете, это так интересно – сочинять музыку». Неожиданно девушка поднесла к губам невидимую нам флейту и заиграла на ней. Отняв от губ флейту, призналась: «Физику и математику я не люблю, это очень сложные предметы». «Музыка гораздо легче» – прокомментировал я. Рыженькая девушка задумалась на минуту, потом сложила пальчики треугольником. «Это вектора, я никогда их не понимала», – сказала она и засмеялась. К нам подошел Кен: «Всё в порядке!» Я добавил к сумме, о которой мы договорились, еще десятку и протянул Кену. Он и его девушка удивленно переглянулись. «Это за воду и урок музыки», – пояснил я. Девушка смутилась. «Сколько тебе лет?» – спросила жена. – «18». – «А зовут?» – «Джини». Кен обнял свою рыженькую принцессу, она радостно улыбнулась ему и пошла к машине. Кен пожал мою руку и протянул карточку: «Если что случится в дороге, звоните».

С того времени я всегда вожу с собой набор инструментов, трос для транспортировки машины и маячки. Мало ли, у кого что случится в дороге.

Я понимающе кивнул.

Зазвонил мобильник.

– Это мне жена звонит. Извините, должен идти.

Я жму Борину руку.

«Да, дорогая, нет, ничего не забыл», – говорит он и идет вдоль набережной. Вскоре Борис сливается с толпой молодых и не очень молодых людей.

Я закрываю глаза. Бриз с океана приносит долгожданную прохладу.




Устами младенца


Мне, как и вам, наверное, не раз приходилось слышать от какой-нибудь сердобольной старушки: «Устами младенца глаголет истина». В голосе этой старушки вы непременно слышали не только умиление, но и само преклонение перед маленьким пророком. На вопрос «Откуда вы взяли, что лепет этого младенца достоин внимания?» обязательно услышите от нее: «Невинному дитяти открыты врата истины, потому что взор его, чувство его не испорчено чужими мнениями, страхами, штампами мышления, оно не знает, что такое вранье и лицемерие».

Мне, честно говоря, тоже казалось до определенного момента, что в этом что-то есть. Ведь не зря же фразу «А король-то голый!» посмел сказать малыш, который не знал, что существуют обман и притворство. Однако после моего знакомства с одним дитятей мое отношение к маленьким «пророкам» в корне изменилось.

Дитятю звали Танечка, была она маленького роста, и было ей пять лет. Несмотря на свой возраст, Танечка была девочкой очень смышленой и бойкой. Больше всего на свете она любила крутиться среди взрослых и слушать их разговоры. Как правило, она садилась в уголок и внимательно слушала теть и дядь, никому не мешая. Уговоры родителей: «Пойди, Танечка, поиграй, что тебе наши взрослые разговоры?» – на Таню не действовали, она не уходила из своего угла и все мотала на свой несуществующий ус.

И вот однажды в гости к папе пришел его университетский друг со своей женой, приятной молоденькой женщиной. Они сидели пили чай, папин друг рассказывал о свадебном путешествии, о своей работе, иногда папа и его друг вспоминали смешные истории из их университетской жизни, и тогда все смеялись.

Таня, как всегда, сидела в углу, и, хотя она в руках держала книжку с картинками, на самом деле она вся была в разговоре взрослых. И вот когда мама в третий раз всем налила чай, Таня неожиданно положила книжку и, глядя прямо в глаза папиному другу, сказала: «А зачем вы женились? Все равно разведетесь!» Все были в шоке. Мама и папа готовы были провалиться сквозь землю. Папин друг стал криво улыбаться, а глаза его молоденькой жены наполнились слезами.

Но взрослые на то и взрослые, все взяли себя в руки. Папа сказал: «Таня, иди к себе в комнату и оттуда не выходи». Гости выпили еще по чашке чая и собрались уходить, и действительно было уже поздно. Папа на прощание сказал другу и его жене: «Не обращайте внимания, мало ли что скажет ребенок. Приходите еще». Но по глазам молодоженов было видно, что они вряд ли еще раз переступят порог этого дома.

Что удивительно, папин друг и его жена действительно развелись через два года. Что повлияло на их решение: то ли они действительно друг другу не подходили, то ли слова маленькой Тани так засели в мозгах у молодых, что их было уже оттуда не выковырять, – я вам не скажу. Но после этого случая я очень опасаюсь всяких там младенцев, потому что это очень непонятно, говорят ли они истину или творят ее.

Ну а что маленькая Таня? На вопрос папы, почему она считает, что его друг непременно разведется со своей женой, она со свойственной ей безапелляционностью заявила: «Он умный, и с ним интересно, а она красивая и не умная, а когда он это поймет, они разведутся».



Откуда я знаю эту историю? Нет, мне ее рассказал не папа Танечки и не его жена, а красивая женщина лет тридцати. Она подсела ко мне на скамейку. Шел небольшой дождик, a когда над твоей головой зонт, это даже приятно. Ах да, откуда она знает подробности? Ей мама девочки рассказала, женщины же не умеют держать секреты.




Наши ученые за границей



Серию рассказов про русского ученого Сережу я начал писать в Техасе, когда работал ученым в университете города Остина. Помню, был понедельник, только я собрался пойти в кофейную комнату, как открылась дверь моего кабинета на 11-м этаже здания RLM, и мой начальник и друг Борис Брейзман, поздоровавшись, сообщил: «На этой неделе должен прилететь молодой теоретик из Англии, Сергей Шарапов. Он русский, окончил Московский физтех. Мы с ним занимаемся…» И далее последовало объяснение, чем Боря занимается со своим коллегой из Англии. Передавать, что он мне рассказал, не буду, поскольку задача эта локальная и к моему рассказу отношения не имеет. Я внимательно выслушал, но через десять минут все забыл, есть у меня такое качество: когда погружаюсь в какую-то проблему, все из краткосрочной памяти, как сквозняком, выдувается. За кофе я пошел часа через три.

Итак, пятница, отлаживаю программу для решения одной из своих задач и, естественно, ничего, кроме строк кода на экране компьютера, не вижу. Меня в такой ситуации брать легко, все сенсорные каналы отключены: не знаю, сколько сейчас времени, где нахожусь, что вокруг происходит.

– Здравствуйте, вы – Михаил Пеккер?

От неожиданности я вздрогнул. В дверях парень: невысокий, чуть излишне полноватый, лицо – словно наливное яблоко, волосы белесые.

– Да…

– А я так и подумал, у вас на двери кабинета ваша фамилия написана.

– Не может быть… На моей двери – и моя фамилия, не может быть, – удивился я.

– Представьте себе, да! И не только ваша фамилия, но и имя.

Я в удивлении развел руками.

– Понимаете, – стал объяснять Сережа, – прогуливаюсь я по коридору вашего института и вдруг вижу русскую фамилию Mikhail Pekker. Думаю, дай-ка зайду!

– И зашли, – засмеялся я.

– И зашел, – сказал Сережа и тоже засмеялся. Отсмеявшись, он представился: – Меня зовут Сергей Шарапов.

– Из Оксфорда, – проявил я осведомленность. – Вы приехали на две недели поработать с Борей Брейзманом, садитесь, – я придвинул стул Сергею.

Сережа Шарапов оказался не только хорошим физиком-теоретиком, но и веселым человеком и классным рассказчиком. Мы с ним замечательно провели несколько часов, после чего отправились вместе с Борей в уютное студенческое кафе, где недорого и в окружении симпатичных студенток, занятых домашними заданиями, вкусно поели.

В три часа дня Сергей на семинаре рассказал с приятным британо-русским акцентом нашему небольшому сообществу о своей работе с Борей. На этом мой первый день знакомства с Сергеем закончился – после семинара Боря повел его в свой офис, где до позднего вечера они обсуждали проблему, ради которой Сергей и приехал. На следующее утро Сергей опять пришел ко мне, и мы с ним мило беседовали о странностях английской жизни, пока в одиннадцать Боря не забрал нас к себе, чтобы уже втроем обсудить задачу об удержании альфа-частиц в токамаке. Так продолжалось недели две: утром до одиннадцати, пока не придет Боря, треп, потом обсуждение задачи. За это время мы с Сережей сдружились настолько, что он предложил мне на деньги Английской национальной лаборатории приехать к нему в гости, чтобы посмотреть Англию и слегка поработать… Что и осуществилось спустя полгода. Кстати, несколько рассказав Сергея в моем вольном изложении вошли в эту книгу.

Рассказы «Катенька», «Маша-Роза», «UP-Great» были написаны через несколько лет после того, как Сергей уехал в свою Англию. Герой каждого из них имеет своего прототипа. И я очень надеюсь, что те, кто узнает себя в них, не обидятся, а улыбнутся вместе с моими читателями. Рассказ «Максим и Элеонора» я написал по мотивам моей поездки в Сан-Франциско.




Англия





Do you really need a woman?


Когда Сереже исполнилось 26 лет, он стал совсем взрослым. Нет, это не значит, что он женился в 26 лет, женился он как раз в 22, просто в 26 он написал со своим другом Федей Зайцевым хорошую работу, после которой весь теоретический отдел института физики стал смотреть на Сережу с Федей по-другому. Из подающих надежды молодых ученых Сережа с Федей превратились в молодых гениев, а это что-то да значило в то время в институте физики. От такой новости Сережа приосанился и даже стал меньше улыбаться, но его круглое лицо и глаза все равно выдавали в нем хорошего парня, верного друга и большого любителя детей. То, что он любит детей, было ясно всем девушкам, поэтому они с первого взгляда хотели выйти за него замуж. Но Сережа обладал исключительной силой воли. Он отбивался от своих сокурсниц и симпатяг с других факультетов со стойкостью осла, он (это ему подсказал друг Зайцев) делал вид, что ничего не понимает, и каждый раз после кино или танцев вежливо целовал очередной соискательнице ручку и удалялся к себе в общежитие. Однако, как любил говорить тот же Зайцев, и на старуху бывает проруха! Вот и Сережа однажды на вечеринке у друзей увидел ее: изящную, в голубом, с черными блестящими глазами, с улыбкой, от которой сразу хотелось умереть. В тот раз он так перепугался, что не посмел даже к ней подойти. Но Федя Зайцев был настоящим другом, он все так подстроил, что через два дня Сережа уже гулял со своей Леночкой под ручку и рассказывал ей что-то про элементарные частицы. Леночка глупо улыбалась, она не знала, как себя вести и что говорить молодым ученым, ведь она была простая девушка из обычной, а не физико-математической школы и попала на вечеринку совсем случайно. Как всегда бывает в таких ситуациях, никто ничего не понимал, и это было хорошо. Но скоро Леночка, хотя и не имела высшего образования, разобралась, что к чему. Глазки у нее разгорелись еще пуще, щечки стали еще более розовенькими, ножки как-то удлинились (Леночка на встречи с Сережей стала зачем-то выбирать платья еще более короткие). Короче, Сережа не устоял и через неделю сделал ей предложение, к тому же и Федя, тоже мне друг, сказал: «Смотри, какая девушка, упустишь!» Свадьба была хорошая, только Сережина мама говорила: «Все хорошо: и ножки, и ручки, только вот высшего образования нет». Но Сереже было это совсем не важно. Ведь когда человек молодой, ручки и ножки и еще кое-какие детали играют большую роль, чем образование. Леночка оказалась на удивление хорошей хозяйкой и очень даже умной особой. Даже Федя сказал однажды: «Эх, дурак я был, надо было мне самому ее клеить». На что Сережа по-хозяйски улыбнулся и сказал: «Да, надо было!»

Федя продержался ровно полгода, он женился на Верочке, которая была чуть потолще и покороче Леночки, но зато у нее было высшее образование, и она умела здорово танцевать, рисовать и играть на гитаре. А еще у Верочки было настоящее чувство юмора, которое можно приобрести только при тесном общении с физиками. Когда Федя задерживался на работе, Верочка звонила и спрашивала: «Где там мой Зайцев? Собирается домой или опять с этим…» Дальше шли неприличные слова, которые так любили вставлять ее друзья-физики, споря у доски. Несмотря на все недостатки Верочки, Федя искренне любил свою жену, гордился ее рисунками и умением поставить на место любого задиру-остроумца.

Итак, в 26 лет к Сереженьке и Федечке пришла слава. Но, к счастью, Сережа и Федя были из разряда людей, чье отношение к друзьям, знакомым, даже женщинам не могло зависеть от того, на гребне удачи они или на ее впадине. Это только слабые люди ведут себя нормально, когда у них не все ладится в жизни. Жены Феди и Сережи повели себя правильно, они устроили им медовый месяц, вследствие которого у них в положенное время с интервалом в неделю родились сыновья.

Но еще до того, как Сережа и Федя стали отцами, Сережа съездил за границу, причем так, что его авторитет среди научной общественности стал просто недопустимо высок. А дело было так.

Однажды зав теоретическим отделом, академик А. Б. позвал Сережу к себе в кабинет. Вообще-то Сережа не любил начальство. Нет, конечно, он уважал академика А. Б., его уважали все, даже члены правительства, которые вообще никого не уважали, кроме себя, но Сережа всегда помнил слова своего отца, бывшего капитана второго ранга: «Матрос должен держаться подальше от начальства и поближе к кухне». Академик встретил Сережу очень тепло, спросил, над чем он работает, и, к удивлению Сережи, сразу все понял. После научного введения А. Б. сказал:

– Мы решили послать тебя, Сережа, за границу, в Англию, на конференцию.

Сережа покраснел и сказал:

– А работу мы сделали вместе с Зайцевым, так что посылайте нас вместе.

Академик засмеялся:

– Вы работу подписывали по алфавиту?

– По алфавиту, – сказал Сережа.

– Значит, по алфавиту и поедете.

На этом вопрос был закрыт, и Сережа пошел рассказывать Феде, что его посылают в Англию.

Федя обрадовался за друга, поэтому неловкости Сережа не испытал. Дома Леночка быстро стала составлять список, что ей нужно купить в Лондоне. Список был большой, он начинался с колготок и кончался небольшой норковой шубкой. Надо сказать, что это сейчас, в 2021 году, поездкой за границу никого не удивишь, а тогда все было по-другому. Поехать в капиталистическую страну было все равно что выиграть холодильник в лотерею. Короче, Сережа собрался и полетел в Англию.

Надо сказать, что в университете Сережа учил английский и что кафедру иностранных языков уважали студенты не меньше, чем кафедру теоретической физики, потому что сдать английский было никак не легче, чем квантовую механику самому А. Б. Так что Сережа был уверен в себе. Однако знать английский и слышать его оказалось двумя разными вещами. Все, что говорили англичане, Сережа понимал с большим трудом, и, если бы не природное чувство оптимизма и самомнение, которыми наделены все физики, он бы сник. В гостинице, куда его привезли вместе с другим русским ученым, Сереже очень понравилось, особенно то, что он должен был жить в отдельном номере. Поскольку регистрация начиналась на следующий день, Сережа решил пойти в магазин и начать вычеркивать строчки из Леночкиного списка. В красивом фойе Сереже объяснили, где находится ближайший супермаркет, и он, насвистывая арию Тореадора из балета Бизе – Щедрина «Кармен», направился в магазин. Там счастливого обладателя фунтов стерлингов ждало первое разочарование: цены оказались такими, что не то что половину, десятую долю Леночкиных заказов Сережа не мог выполнить. На деньги, выданные академией наук, можно было купить разве что косметику и что-нибудь еще из мелочей. Сережа погрустнел, но не растерялся. «Начнем с того, что первое в списке», – сказал он себе и смело направился в отдел женского белья.

Он объяснил миленькой черненькой мордашке, что ему надо, но та, показывая на свою грудь, объяснила ему, в свою очередь, что в Англии используется другая система размеров и ему надо попросить какую-нибудь женщину написать ему на бумажке соответствие между русскими размерами и английскими. Весь этот разговор забрал у Сережи столько сил, что он решил отложить покупки до завтра, а сейчас просто погулять по Лондону. При выходе из супермаркета Сережа увидел, что идет дождь: плащи, мокрые машины, зонтики… «Ну, значит, я действительно в Англии!» – сказал он себе и смело пошел вниз по улице.

На следующее утро началась регистрация участников конференции. Сережа подошел к стойке, где была указана его буква. За стойкой сидела миловидная женщина лет тридцати пяти с небольшим. Сережа протянул ей свое приглашение, она отметила что-то в списке, который лежал перед ней, потом протянула ему папку, в которой были список участников конференции, брошюра с текстом аннотаций докладов, блокнот для записей и ручка.

– Nice to meet you, Sergey! What else can I do for you? – сказала она, улыбнувшись. В прямом переводе ее слова звучали так: «Я рада встрече с вами, Сергей. Что еще я могу сделать для вас?»

Сергей посмотрел прямо ей в глаза и, выговаривая четко каждое слово, произнес:

– Madam, I need a woman!

Женщина покраснела, потому что на английском языке эта фраза обозначала следующее: «Мадам, я нуждаюсь в женщине».

Конечно, любой женщине тридцати пяти лет с небольшим, тем более в Англии, где вообще напряженка с мужчинами, приятно слышать такие слова от симпатичного молодого иностранца, но не в восемь часов утра и не в такой обстановке. Видя ее замешательство, Сергей сначала нахмурился, потом улыбнулся своей обворожительной улыбкой и, делая паузу после каждого слова, произнес опять:

– Madam, I need a woman!

– Excuse me, sir, what did you say? (Извините, сэр, что вы сказали?) – переспросила женщина, еще более смутившись.

– I need a woman, – четко произнес Сергей, удивляясь ее непонятливости.

– One moment, sir (Секундочку, сэр), – сказала женщина, встала под сочувствующие взгляды женщин с других букв и направилась к дальнему столу, где сидели члены оргкомитета. Там она что-то сказала председателю конференции, показав глазами на русского ученого, тот недоверчиво помотал головой и подошел к Сереже. Сережа уже понял, что он сказал что-то не то, но что это было не то, он сообразить не мог. «Наверное, русский акцент», – подумал он и решил произнести свою фразу «I need a women» уже с английским акцентом.

Когда председатель оргкомитета подошел к Сереже и спросил: «What is the problem, Sergey? (Что случилось, Сергей?)», – Сергей сказал: «Excuse me, sir, maybe this Lady did not understand my Russia accent, but I really need a woman (Извините, сэр, может, эта леди не поняла мой русский акцент, но мне действительно нужна женщина)», – и достал из кармана листок с Леночкиным списком.

Все переглянулись: может, действительно молодому русскому приспичило и ему нужна женщина.

– Just a moment, I will invite russian interpreter (Минутку, я приглашу русского переводчика), – сказал председатель.

Через несколько минуту все уже громко хохотали, потому что переводчик объяснил всем, зачем Сергею нужна была женщина. Не хохотал один Сергей. Женщина, к которой он обращался, назвала Сергея милым Сережей и объяснила, какой номер бюстгальтера нужно ему купить в магазине. Конечно, после этого случая Сергей стал очень популярным, все с улыбкой смотрели на него, а жены больших и не очень ученых ставили его в пример своим мужьям.

Ну а доклад Сергея был принят очень хорошо, он был даже отмечен как один из лучших, представленных на конференции.

Дома, в Москве, Сережа никому не рассказывал о своем конфузе. Но куда деться от славы? Скоро все сотрудники вместо приветствия спрашивали его: «Sergey, do you really need a woman?»




12 фунтов ночь


Этот рассказ мы написали с Сережей Шараповым, когда он уже вернулся в Оксфорд. Я написал первый вариант и послал ему по электронной почте. Он переписал его и послал мне. Я, в свою очередь, переписал его вариант и послал обратно. После нескольких итераций процесс сошелся, и вот рассказ перед вами.

Лет сто назад любой рассказ об Англии всегда начинался с погоды и заканчивался убийством. Так прямо и писали мастера английской классической прозы: «Погода стояла как всегда – шел дождь!» И заканчивали, скажем, так: «Фотография лорда Стэнли обошла все английские газеты». Однако сейчас все уже совсем не так. Англия давно превратилась из страны разбойников, искателей приключений и лордов в нормальную, удобную для проживания страну, и это вы можете легко заметить, просто гуляя под зонтиком по запутанным улочкам Лондона, Дублина или другого английского города. Так что английская специфика сохранилась разве что в погоде.

Итак, погода! Она стояла как всегда… Нет, давайте все же опустим этот абзац и скажем сразу, что Федор Зайцев находился в Англии уже три дня, что жил он в гостинице и что это ему не нравилось, потому что было дорого и далеко от колледжа, где работал Серега, его друг и соавтор. Про Сергея скажем, что в Англии он жил уже третий год и что это не помешало ему родить еще одного ребенка, держать русскую кухню и вставлять в английские спичи силлогизмы, позаимствованные из народной русской речи; что чувствовал себя Сергей в Англии, в общем-то, как дома и что не место создает человека (как любил говорить он своей жене Леночке), а человек место.

– Ну что, Федя, будем искать, – сказал Сергей и выложил на стол трехкилограммовую воскресную газету London and Time («Лондон и время»).

– Как ты найдешь здесь то, что нам нужно? – показав на газету, спросил Федя.

– Очень просто! – и он ловким движением выдернул пять страничек, а остальное сбросил в ящик для ненужных бумаг. – Здесь мы найдем то, что нам нужно, – весело сказал Сергей.

Федя заглянул через Сережино плечо и, увидев множество маленьких объявлений, касающихся сдачи жилья, успокоился: объявлений было много. И это было совсем неправильно, потому что найти жилье в Англии – задача не для средних умов. Тут нужно хорошее знание законов и традиций, наличие денег и… обаяние. Да-да, господа, обаяние! Потому что ничто не действует на английских домовладельцев так, как учтивые манеры, хорошая одежда и высокий уровень интеллигентности жильца. Деньги тоже важны, но… Комната обычно одна, а претендентов много.

Итак, Федя водил указательным пальцем по столбикам объявлений и веселым голосом приговаривал: «Дорого, дорого, это нам не подходит. Нет, район не тот. Ты не куришь, это хорошо, нет, все равно дорого». Федя смирно сидел рядом и делал вид, что он тоже участвует в поиске жилья. «Вот что значит прожить в Англии столько лет!» – думал он с восхищением, наблюдая как Серега, его друг и соавтор, звонил по телефону. Время шло.

– Так, – неожиданно сказал Сережа, – осталось только два объявления: одно – в нехорошем районе, а другое написано полусумасшедшей старухой. Она требует, чтобы жилец любил котов, так прямо и пишет: «Must love cats».

Сергей вздохнул, и лицо его, и без того обаятельное, приняло еще более обаятельные формы. Он взял трубку и, дождавшись ответа, сказал: «Здравствуйте, мэм, я звоню вам по объявлению в газете, я сразу хочу сказать, чтоб у вас, мэм, не было сомнений, я очень люблю котов, и если…» В этот момент бабуся, наверное, прервала Сергея, потому что тот остановился. Спустя минуты две лицо Сергея приняло нормальное выражение, и он уже обычным голосом сказал: «Да, мэм, я понимаю, я тоже очень сожалею. Спасибо, мэм».

– Коты оказались нарасхват, – философски заметил Сергей и после непродолжительной паузы добавил: «Да, дела…»

Федя решил взять инициативу в свои руки, так всегда делает настоящий друг и соавтор:

– Дай посмотрю, что там осталось. 12 долларов ночь! Это же бесплатно! Звони, а то уйдет.

Федя, в отличие от Сергея, был человеком быстрых действий.

– Нет, – твердо сказал Федя, – нам не подойдет. Я же сказал, плохой район.

– Даже если в комнате клопы и она в подвале, я беру!

– Нет.

– Не ломайся, звони и поехали.

– Ну если ты так настаиваешь… – в глазах Сергея появилась ирония. – Поехали!

Дом, к удивлению Феди, оказался старинным трехэтажным особняком, стоящим на берегу Темзы. Как и во всех домах, перед ним была небольшая зеленая лужайка, на которой ярко-красным выделялись цветы. За домом угадывался спускавшийся к реке небольшой садик. Над крыльцом, к которому вела небольшая лесенка, висел позеленевший от времени медный фонарь. Всё: и дома вокруг, и дорожки, и церковь Святой Елены, стоящая через дорогу, – говорило о благополучии жителей, живущих в этом замечательном месте. «12 фунтов!» – думал восхищенно Федя, и сердце его билось от радости. «Только бы не ушла, только бы не ушла», – вертелось у него в голове.

Сергей же, улыбаясь чему-то, поднялся на крыльцо и деловито постучал в дверь специальным кольцом, привешенным к двери. Открыл им старик, еще довольно крепкий. «Наверняка из лордов», – подумал Федя. Однако, присмотревшись, решил, что назвать этого человека стариком было бы все же преувеличением.

– Вы сдаете комнату? Я вам звонил, – напомнил Сергей.

– Да, – просто ответил старик. Он прищуривался от слепившего ему в глаза солнца и от этого казался еще более из тех времен, когда Англией правили короли, а не премьер-министры.

– Спроси у него, действительно ли он сдает комнату за 12 фунтов, – сказал Федя на русском. Но Сергей отмахнулся от его слов, он жил в Англии уже три года и знал, как себя нужно вести с англичанами.

– Я Сергей, работаю в колледже, а это мой коллега, профессор Московского университета Федор Зайцев, он ищет комнату сроком на три месяца. Не будете ли вы столь любезны, сэр, показать нам комнату?

Федя всегда инстинктивно следовал правилу, которое безотказно работало: при разговоре надо вначале показать собеседнику, что он уважаемый человек, затем дать понять, что ты тоже уважаемый человек, а дальше всем становилось понятно, что два уважаемых человека всегда найдут общий язык.

– Конечно! Проходите, пожалуйста, – старик открыл пошире дверь и указал на узкую лестницу, ведущую на второй этаж.

«Осторожно, надень каску», – гостеприимно гласила надпись над лестницей. Сергей повернулся к Феде и, улыбнувшись, подтолкнул его вверх.

Комната оказалась большой и светлой. Одно из окон выходило на Темзу, два других смотрели на романтичное нагромождение остроконечных крыш. Посреди комнаты стояла большая кровать из черного мореного дуба, справа от нее – потемневшая от времени тумбочка, тоже явно не нашего века, слева – глубокое кожаное кресло. У другой стены разместились большой платяной шкаф, тоже старого времени, и небольшой письменный стол и стул. На столе стояла настольная лампа, явно нашего времени, и зачем-то чернильный прибор. «12 фунтов, не может быть», – сказал Федя на русском.

– Скажите, сэр, сколько лет вашему дому? – спросил Сергей.

– Он построен в начале XIV века.

– Вот это да! – восхищенно произнес Федя.

– Извините, сэр, зимой отопление в этой комнате работает? – будничным голосом спросил Сережа.

– Работает, – старик явно получал удовольствие, слушая столь вежливую речь, произносимую со столь ужасным русским акцентом. – Мы недавно сделали небольшую перестройку в доме, и сейчас все комнаты отапливаются. Душ и туалет рядом с комнатой. Ваш друг, если снимет комнату, может также пользоваться стиральной машиной. Отопление, завтрак, все коммунальные услуги в стоимость проживания включены.

– И все это стоит 12 фунтов? – с недоверием спросил Федя.

– Да.

Федя хотел уже спросить «а почему так дешево?», как в разговор опять вмешался Сережа:

– Скажите, сэр, как вы боретесь с приведениями?

Это было сказано таким будничным голосом, как будто спрашивалось «где здесь магазин?».

Старик покраснел, видно было, что ему этот вопрос не очень приятен.

– После того как священник полгода назад окропил стены подвала святой водой и произнес молитвы, приведения перестали появляться.

«Честный старик», – сказал с уважением Сергей. – «Ты заметил, он употребил слова „перестали появляться“, а не „пропали“ или „ушли“».

– Извините, сэр, что мы говорим на русском, – сказал, смутившись, Федор.

– Пожалуйста-пожалуйста, вам же нужно посоветоваться, – сказал старик, не отрывая напряженного взгляда от Сергея.

«Дом, конечно, замечательный, полон английской специфики, но я тебе очень не советую снимать в нем комнату».

«Да черт с ними, с приведениями, вампирами и прочей нечистью, я все равно сплю как убитый, давай говори, что берем, и баста, а то передумает».

«Так, отказываемся, – Сергей был непреклонен. – На улице я тебе одну историю расскажу, здесь неудобно».

«А мне здесь очень нравится, ну давай снимем», – просительно проговорил Федя.

– Скажите, – прервал их бурное объяснение на русском старик, – а вы здесь раньше не бывали? Ваш акцент мне почему-то очень знаком.

– Нет, сэр, вы меня с кем-то путаете, – прикрывая глаза своими по-детски длинными ресницами, сказал Сергей и слегка покраснел. – Русских сейчас много в Англии, может, кто и заходил. И вы позволите нам осмотреть подвал, сэр? – сменив тему, продолжил он.

– Конечно, господа, пожалуйста, – казалось, старик даже был рад такому повороту событий.

Во время спуска по узкой винтовой лестнице Сергей выговаривал Федору: «Слушай, ты в Англии, а не в Москве, в Москве можно называть одну цену и тут же менять. Здесь так не принято, молчи и учись». Подвал оказался глубоко под землей, он представлял собой большое пустое пространство, обложенное со всех сторон неотесанными камнями. В центре подвала к потолку был прикреплен огромный ржавый чудовищный крюк.

«Н-да-а, натюрморт», – промычал Федя. Он вдруг почувствовал, что в этом подвале любому хочется говорить правду и только правду. Всю и сразу, лишь бы не видеть этих черных зловещих стен.

– А почему вы здесь не храните вино или всякие ненужные вещи? – спросил Сергей.

– Священник не велел, – просто ответил старик. – И это, как ее… Пожарная охрана не разрешила.

«Представляешь, Серега, какие истории я буду рассказывать об этом дом в Москве», – сказал по-русски Федя. Глаза его блестели, он уже видел себя в кругу молодых женщин и с бокалом бренди в руке.

– Мой друг согласен, он снимает эту комнату на три месяца.

– Очень хорошо! Пройдемте наверх в гостиную и заполним бумаги, – сказал старик, он явно был доволен. – Да, кстати, плата за месяц вперед.

Через полчаса Федя и Сережа вышли на улицу. Розоватые облака над Темзой обещали скорый заход солнца, а тепло, исходящее от тротуаров и близлежащих домов, приятно грело душу. Короче, как раз в этот день стояла нетипичная английская погода. Федор был счастлив: снять за 12 фунтов комнату в таком районе было большой удачей.

– Ты хотел рассказать мне какую-то историю про дом, – сказал улыбающийся Федя. Он уже подсчитал в уме, сколько денег сэкономил на жилье.

– Ты же уже снял комнату, так что это неактуально.

– Все равно расскажи.

– Смотри, спать не будешь!

– Да брось, не верю я во все эти приведения, цена-то какая! – Федя не мог успокоиться.

– Ну что ж, – усмехнулся Сергей и, указав на паб, предложил: – Зайдем поужинаем? Там я тебе и расскажу.

Они зашли в старый английский паб. Хозяйка и хозяин узнали Сергея и предложили им столик с замечательным видом на Темзу. Друзья заказали еду и стали ждать.

– Красивая легенда, приеду домой – всем буду рассказывать.

Федя доел свое блюдо и, откинувшись на стуле, тянул пиво, ему все здесь нравилось.

– Нравится, да! А знаешь, как называется это паб?

– Нет.

– Называется он «Толстая Морда». Паб этот, Федечка, тоже специфический.

– ???

– Я вижу, ты уже кончил есть, ну так слушай. Паб этот был популярен еще в те времена. А там обычно по субботам и средам казнили беглецов-неудачников и, конечно, просто приговоренных к смертной казни… Ну, ладно, мне пора. А ты здесь посиди, тебе спешить некуда. Ты же уже снял комнату, и вообще, счастливых тебе сновидений, – саркастически улыбнулся Сергей, подозвал хозяина, расплатился и ушел.

Федя сидел и улыбался. Звездное небо, шум автомобилей – все это было так приятно. Он закрыл глаза. И вдруг его взору представилась во всей своей яви картина казни несчастных заключенных, крики одобрения и смех сидящих рядом людей. Федя побледнел, только что съеденный ужин подступил к горлу, мокрый противный пот выступил по всему телу. Федя открыл глаза. У его стола стояли хозяин и хозяйка: «Вам нехорошо?» – озабоченно спрашивали они, и Федя явственно видел, что и у хозяина, и у хозяйки рот озарен белым мрамором небольших, но острых клыков.




Мнимый бомж


Федя Зайцев был в Англии уже три месяца. Для англичанина это, конечно, срок совсем небольшой, прямо скажем – детский, но для русского человека он просто огромен. За три месяца можно и полюбить Англию, и возненавидеть ее, и даже… Но об этом лучше не стоит. Вот и для Феди три месяца – оказалось много. Он так тосковал по Москве и своим, что даже Сережа, его друг и соавтор, не знал, как ему помочь. Не мог же он действительно очистить Англию от туч, прекратить этот беспрерывный дождь и насыпать полметра снега.

«Лена, Леночка, хочу домой», – плачет на плече у Сережиной жены Федя. Леночка делает глазами, и Сережа наливает 20 мл бренди и протягивает Феде стакан.

– Что это? – спрашивает пьяный Федя.

– Лекарство от ностальгии, – отвечает Сережа, стараясь заставить Федю сделать хоть глоток.

– Почему не водка? – спрашивает Федя и не берет стакан.

– Потому что надо принимать лекарство той страны, в которой живешь.

– А я хочу – той страны, которую люблю, – говорит Федя, и из глаз его текут слезы.

– От этого будет только хуже, – говорит Сережа и насильно вливает в Федино горло 20 мл бренди.

Обычно после приема 350 мл лекарства Федя засыпал прямо на ковре и под шум дождя спал до полудня. Днем Леночка кормила его борщом с мясом и обязательно котлетками в винном соусе, чтобы Федя скорее пришел в себя. Федя хорошо ел, потом хватал себя за голову: «Какая я свинья!» – говорил он и просил добавку компота и котлет. Когда Федя кончал есть, приходил Сережа, и они обсуждали свои физические проблемы до позднего вечера. Леночка жалела Федю, она никогда не забывала, что своему счастью она обязана всегда веселому и жизнерадостному Феде Зайцеву. Следует сказать, что Федя все же «болел» нечасто, раз в неделю, а то и реже, так что работа Феди и Сережи хотя и с перерывами, но успешно продвигалась.

Надо отметить, что Федя страдал не один, его жена Верочка тоже не находила себе места – ее никогда не было дома. Она ходила в театры, на выставки. Часто, сидя у друзей, она вспоминала Федю и горько плакала. «Как жаль, что его нет с нами», – говорила она, брала в руки гитару и пела грустные песни Фединым друзьям. Каждую субботу она водила двух своих детей в театр кукол, потом в кафе, где они ели мороженое с газированной водой. Там за столиком она им рассказывала о Феде. Верочке почему-то казалось, что дети могут забыть отца, и поэтому они должны были вместо футбола во дворе смотреть «Красную Шапочку» и есть мороженое.

Наконец пошла последняя неделя пребывания Феди за границей. Русские ученые решили устроить Феде отходную. Вообще-то, отходную принято устраивать в честь покойников, но у русских ученых, работающих за границей, свои традиции. Итак, выбрав денек, когда немного прояснилось, русская ученая диаспора в количестве 15 человек и шестерых детей собралась на берегу большого озера. В честь отбытия Феди на родину было решено наловить побольше рыбы и приготовить настоящую тройную уху. Следует сказать, что сезон рыбной ловли в Англии кончился как раз за день до этого, но русские этого не знали, и не потому не знали, что они не читали газет, просто им в голову не приходило, что такое может существовать. И это правильно, потому что если знать, что можно, а что нельзя, то никогда ничего нового в науке не откроешь. Пока мужчины ловили рыбу, их жены накрыли на стол, нарезали хлеб, овощи, поставили любимый всеми сидр и две бутылки: одну для новоприехавших – водку, другую для старожилов – бренди. Мужчины не подкачали, они поймали двух хороших щук, поэтому уха получилась на славу. Все были довольны. Когда стало темнеть, русские по традиции (см. рассказ «Сидр – вино для русских ученых») дружно сели на скамейку полюбоваться заходом солнца. Полюбовавшись и выпив на посошок, все пошли садиться в машины, как… Вот тут и начинается история, которую я хотел рассказать.

Федя Зайцев отклонил все приглашения довезти его домой: «Что я, не могу напоследок прогуляться по этой…» Дальше пошел нецитируемый набор слов, закончившийся словом «Англии». «Конечно, можешь! Профессорам Московского университета все можно», – сказала Леночка и села в машину. Сереже ничего не оставалось делать, как сесть за руль и, опустив стекло, с ехидцей спросить: «Дорогу найдешь?» «Катитесь все!» – весело сказал Федя, взял станковый рюкзак, с которым он приехал из Москвы, и зашагал по направлению к городу. Все остальные воспользовались советом «катиться домой».

Федя шел, крепко ступая своими «вибрамами» по твердой земле Англии. У него было прекрасное настроение, он даже напевал свою любимую песню «Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода по асфальту рекой…» Англия, несмотря на начавшийся дождик, ему уже нравилось. Феде даже вспомнился анекдот про одного его друга, давно работающего в далекой Мексике. Однажды того спросили: «Ну как ты там, Петя, привык в Мексике?» – «Да что вам сказать, коллеги? Говорят, что и заключенный через пять лет тюрьму родным домом считает!»

Километра через три Федя вошел в черту города. На его удачу, один продуктовый магазин был открыт. Федя купил полный рюкзак бананов (ну вы сами понимаете, что для русского человека были бананы в 1983 году) и продолжил свой путь. Вдруг Феде пришла в голову замечательная идея: зайти в паб (в пивной бар – на русском). Федя эту идею тут же реализовал, потому что пабов в Англии как грязи в России. Выпив кружку пива и пройдя квартал, Федя решил зайти еще в один паб, ну а дальше мысль Феди было не остановить. «Буду заходить во все бары, которые только встретятся мне на пути», – решил он. А надо сказать, что путь к дому с приведениями, где Федя снимал комнату, был не близкий – километров семь-восемь. Где-то километра через три Феде нравилась уже не только Англия, но и англичане. Поэтому в очередном баре он подошел к стойке и, повернувшись к сидящим за столиками, громко сказал: «Господа англичане, угощаю всех! Подходи, ребята, каждого угощаю кружкой пива». Вначале народ не понял, но потом один подошел к стойке, затем второй, вскоре возле стойки образовалась уже небольшая толкучка. Федя смотрел на всех и улыбался.

Вдруг открывается дверь, заходят двое полицейских, берут Федю под белы ручки и выводят из бара. «Вы арестованы, все объяснения в полицейском участке», – сказал полицейский, помогая Феде сесть в патрульную машину. В полицейском участке произошел следующий разговор межу участковым и Федей:

– Вы, молодой человек – бомж, то есть человек без места жительства, – начал участковый.

– Никакой я не бомж, – перебил его Федя, – я русский ученый, работаю в колледже (дальше последовало название одного из самых престижных колледжей Англии).

– Допустим, – не смутившись, сказал полицейский, – покажите ваши документы.

Документов у Феди, естественно, не оказалось.

– Вот видите, вы – бомж.

– Нет, я не бомж, я русский ученый Федор Зайцев.

– Ну хорошо, если вы не бомж, а русский ученый Федор Зайцев, скажите название улицы и номер дома, где вы живете.

– Я не помню.

– Как же вы из своего колледжа домой добираетесь? – спросил участковый, и все полицейские, находящиеся в участке, засмеялись. Подождав, когда все успокоятся, участковый продолжил:

– Арестовали мы вас не потому, что вы бомж, а за то, что вы нарушили общественный порядок!

– Какой такой порядок я нарушил? – удивился Федя. – Я просто зашел в паб выпить пива!

– Нееет… Вы не только выпили пиво, вы еще и угостили всех.

– Ну и что?

– А вас кто-нибудь просил?

Наступила пауза.

– Я русский ученый, – сказал Федя и стал рассказывать, чем он занимается в своем колледже.

Минут пять весь полицейский участок внимательно слушал Федю.

– Хорошо. Если вы русский ученый, вы должны быть в компьютере, – сказал участковый и постучал по клавишам, затем удовлетворенно хмыкнул: – Никакой вы не русский ученый, русского ученого Федора Зайцева в Англии нет. Вы просто образованный бомж, таких сейчас много в Англии шатается.

– Это ничего не значит, просто меня забыли внести в компьютер, – без всякого смущения отреагировал Федя. – У нас в России часто так бывает.

– Это вы мне бросьте. Забыли?! В Англии такое невозможно.

– Ну хорошо, меня нет в компьютере, но с чего вы взяли, что я человек без места жительства?

– А вы посмотрите на себя, – сказал полицейский и показал рукой на костюм Феди. Федя был в брезентовой штормовке, брюках цвета хаки и ботинках на ужасно толстой подошве. – Это во-первых. И зачем вам, если вы не бомж, полный рюкзак бананов?

– Чтобы на неделю хватило, – недоуменно пожал плечами Федя.

Все засмеялись.

– Вот видите, значит, вы бомж, – немедленно отреагировал участковый.

– Нет, я не бомж, а одет я так потому, что… – и далее Федя стал рассказывать про костер, рыбалку, про двух щук, которых он с другими русскими учеными поймал здесь, на озере, недалеко, про закат…

– Ну хватит сказки рассказывать про щук, про уху. Все знают, даже бомжи, что сезон рыбной ловли закончился еще вчера. Говорите правду!

– Нет, я русский ученый Федор Зайцев, и вообще, вот фамилии моих друзей и их телефоны, можете позвонить и узнать всё про меня, – сказал Федя и стал называть фамилии русских, работающих в колледже, и их телефоны. На цифры у Феди была профессиональная память.

К своему удивлению, участковый увидел на экране компьютера, что Федя называет правильные фамилии и телефоны русских ученых. Тут он второй раз засомневался: может, действительно этот странный человек не бомж, а русский ученый?

– Ну хорошо, сейчас проверим, какой вы русский ученый, – сказал полицейский и снял трубку. Вы думаете, он позвонил Сереже или кому-нибудь еще из русских? Нет, полицейский-то был англичанином, он позвонил декану знаменитого Английского колледжа, профессору N., лауреату Нобелевской премии по физике. Нобелевский лауреат поднял трубку (а время, я вам скажу, было уже три часа ночи), спокойно выслушал полицейского и подтвердил, что действительно, к ним в колледж приехал из Москвы на три месяца русский физик Федор Зайцев, а почему его нет в компьютере, он завтра выяснит. Полицейский повесил трубку и весело сказал: «Ну хорошо, русский ученый, куда вас везти?»

– Да не надо, я сам дойду, я дорогу знаю, – миролюбиво отозвался Федя.

– Ладно-ладно, вас довезут!

И Федя в сопровождении двух полицейских пошел к выходу.

– Рюкзак с бананами не забудьте! – засмеялся участковый.

Федя действительно знал дорогу, поэтому они доехали без приключений. Зайцев вышел из машины, помахал рукой полицейским – спасибо, мол, за доставку. Однако они не уехали, один из них вышел из машины и помог Феде надеть рюкзак с бананами. Только когда Федя поднялся в свою комнату и включил свет, он услышал звук отъезжающей машины. «Да, англичане – народ правильный, наши бы не повезли» – это была последняя мысль Феди. Через секунду он уже крепко спал.

На следующее утро уже весь физический департамент знал про приключение русского ученого Феди Зайцева. Однако никто из англичан виду не подал – за 200 лет мирового владычества они научились ко всему относиться философски. Да, кстати, Федя Зайцев все-таки оказался в компьютере – правда, фамилия у него была не Зайцев, а Владимирович.




Сидр – вино для русских ученых


В Англии редко бывает хорошая погода. Но если уж установится, то стоять может долго: день, два, три, ну неделю, но это уж очень редко – неделю, может, раз в несколько лет. Конечно, когда дождь каждый день, то в этом веселого мало, но англичане – народ практичный, природа у них такая, иначе с тоски погибнуть можно, говорят: «Хорошо, дождь пошел! Значит, трава хорошо пойдет!» И это правда, лучшей травы на свете не найти. Поэтому если вы любитель зеленых лужаек и готовы ради них 320 дней в году мокнуть, то лучшего места для жизни, чем Англия, вам не найти.

Так вот, в начале мая 199… года установилась хорошая погода. И стоит себе, день, два, три, неделю стоит. Англичане поначалу даже испугались. «Может, с климатом что?» – говорили они с опаской, а потом ничего, очухались и даже пари стали заключать, когда дождь пойдет. Но русские ученые не стали ждать, когда погода опомнится, они сразу на четвертый день в парк пошли. Вечером, конечно, днем ведь английскую науку делать надо. Это в России вечер – понятие неопределенное: если вы скажете, что придете вечером, то это значит, что прийти вы можете и в семь, и в восемь, и в девять, и даже на следующий день, и вам всегда будут рады. В Англии же все знают, что вечер начинается ровно в 4:30 P.M., потому что в 5:00 P.M. закрываются все магазины, за исключением продуктовых и винных, которые закрываются в шесть. Короче, как только выглянуло солнышко и трава просохла окончательно, русские ученые гурьбой пошли в продуктовый магазин, взяли там большую бутыль сидра, колбаски, сырку, хлеба, плюс, конечно, овощей – огурцов-помидоров, лучка зеленого – и пошли в парк.

А там, ребята, лепота, я вам скажу: трава изумрудного цвета, чистота неимоверная, дорожки аккуратненько песочком красным посыпаны, озеро, лес, закат в восемь вечера. Сидят наши русские ученые, пьют сидр и молчат, так им Англия нравится. Ну а поскольку погода установилась надолго, русские вроде как на работу сюда в парк ходить стали. У них даже своя любимая скамейка появилась, никто ее из местных занимать не смел, все знали: русская она. Недельки три так продолжалось, и вдруг вся эта английская пастораль в один момент кончилась.

А дело было так. Однажды, когда время к четырем приближаться стало и вроде как уже надо было собираться, вбегает самый главный русский ученый в комнату, где все сидят, и говорит: «Все, ребята, с сидром надо кончать!» – и рассказывает, что встречает его только что директор института, где они все работают, и говорит: «Так это вы тот самый русский ученый, который каждый вечер в парке на лавочке сидит и сидр пьет?» «И так он это сказал, ребята, что понял я, с сидром кончать пора, иначе контракты нам не продлят и вместо нас китайцев возьмут». Ребята, конечно, погрустнели, привыкли они к английской жизни, да и дети у многих уже здесь родились. Короче, решили они эту традицию «с сидром закат солнца встречать» закрыть. А жаль, я вам скажу, потому как раз в этот день ровно в 4:30 дождь начался и на всю неделю зарядил, а так пошли бы они на свою лавочку – глядишь, еще недельку хорошая погода и продержалась бы. Ведь любят русских ученых не только в Англии.




Америка





Катенька


Этот рассказ – абсолютно правдивая история, которую я практически слово в слово переложил на бумагу. Его героиня дала мне право на его публикацию, попросив изменить название университета и ее имя, что я и сделал.



Умным женщинам в России никогда не везет, всегда им попадаются либо умные, но пьющие мужчины, либо амбициозные дураки и скряги. Причем, что удивительно, умные женщины сами, я повторяю – сами, это добро себе находят – все им надо на что-то, вернее – на кого-то, свою жизнь, свою красоту положить, без этого умная просто жить не может, чтобы кого-нибудь не спасать. И заметьте, что такие вот идиотки произрастают только в одной стране – в России. Может, почва там особая, или солнца больше, или диковинные цветы там растут, что своим запахом головы русским бабам дурманят? Так нет, в Калифорнии, например, и климат помягче, чем в Сибири, и солнца поболее, чем в тундре, и цветов диковинных намного больше, чем в среднерусской полосе, но таких идиоток там нет! Не растут, хоть ты тресни. А если и встретишь, то обязательно наша, русская, она либо со своим еврейским, либо хай-тековским муженьком приехала. Поэтому и говорю: русская женщина – загадка природы, будь она по генотипу хоть якутка, хоть казашка, хоть чистокровная русская, но если бог дал ей ум, то обязательно с жертвенной придурью. Нет, я не про свою, она замуж за еврея вышла. А еврейский муж – он знаете какой: не пьет, не курит, детей обожает, да к тому же и жену свою любит всепрощающей любовью. Так что моя жена нетипична; она меня, правда, тоже спасти хотела от родственников моих, но куда ей против нас. Это я увлекся, пожалуй. Люблю, знаете, про жену что-нибудь этакое, то есть хорошее, сказать, ну чтоб запомнилось получше. Так вот зовут мою знакомую Катя, или по-свойски – Катенька. Я как увидел ее в мини-платье, черном таком, знаете, обтягивающем бедра, так сразу понял: умная. Потому что знает, как одеться, чтобы и придраться было нельзя, и нам, мужикам, головы взбрендить. Муж у нее тоже Ph.D. имел, Московский физтех окончил, биофизик. Да, забыл сказать, дело в Техасе происходило, есть такой провинциальный штат в Америке, в нем даже профессора в шляпах и ковбойских сапогах ходят, не все, конечно, но многие, а те, кто не в сапогах, те в шортах и в кроссовках на босу ногу. Это я так, для любознательных говорю.



Так вот, Катенька с мужем красиво смотрелись, оба молодые, умные, с юмором – ну как и должно быть в интеллигентной семье. А как работу свою любили! Представляете, перед сном научные статьи в кровати читали, часов до двух, а потом каждый свою лампочку на тумбочке выключал, и дальше они всю ночь прочитанное обсуждали. Вот так они и жили. Но как я уже говорил, русской женщине никогда не везет. Так и моей Катеньке: муженек у нее хоть и умный, и Ph. D., и физик хороший, но пьяница был. Как выпьет, так не знаешь, чего от него ждать. Как на иголках сидишь: то ли драться полезет, то ли плакать начнет, то ли приставать – уважаешь его, мол, или нет. Одно хорошо, наутро всегда говорил: «Слушай, что я там вчера говорил, ничего не помню!» Но это мы потом узнали, когда его жена, Катенька наша, турнула за плохое поведение. Ну а тогда всё путем: и рубашка на муженьке в тон брюк, и носки нормальные, без этой белой американской придури – короче, он как с обложки женского журнала выглядел. Красиво смотрелись, но что сделаешь, не везет русской умной бабе – и всё тут!

Что да как, говорить не буду, только через год, как выгнала Катенька своего ученого из дома, оказалась она в MIT, в одной из физических лабораторий. Деньги ей, правда, маленькие дали, но зато почет и уважение: MIT – это вам не Даллас и не Хьюстон, это Бостон. Там женщины и мужчины в кроссовках на белый носок не ходят, там платья носят, а не шорты, пальто и шарф надевают, а не куртку цвета хаки, короче, Бостон – это единственный европейский город в Америке. Правда, живут в этом европейском городе не англичане, не французы и швейцарцы, а американцы, и это Катенька скоро поняла.

Первый свой роман в Бостоне Катенька закрутила с одним коллегой. Конечно, он профессор был, умница и неженатый. Для женатых Катенька закрыта, и не потому, что они ей не нравятся, нет, просто нравственное чувство не позволяет. Так вот, профессор этот через недельки две Катеньку мою в кафе пригласил. Сидят они, разговаривают о том о сем, вот уже и десерт подали. Тут профессор этот говорит:

– Катенька, я в туалет пойду, сейчас вернусь.

Катенька кофе допила, пирожное доела – профессора нет. Ну что делать? Не смотреть же на дверь туалета. Катенька сумку открыла, книжку научную достала, читать принялась. А профессора нет, уже 10 минут прошло – его нет, Катенька волноваться начала: может, случилось что? Дальше читает, официант мимо раз прошел, второй:

– Мадам, не прикажете что-нибудь принести?

– Нет, спасибо.

В Америке не принято клиента тревожить, пока сам не скажет «Счет, пожалуйста!». Катенька смотрит: что такое? Уже 30 минут прошло, спутника нет. Официант кругами вокруг столика ходит и этак издевательски на Катеньку поглядывает. Катенька нервничать начала по-серьезному: может, профессору плохо стало? Но нет, люди в туалет входят и оттуда выходят. Короче, на пятидесятой минуте ее профессор выходит из туалета, Катя ему сразу:

– Что случилось, Боб? Ты так долго был в туалете!

А он ей:

– Дорогая, ты не заплатила?

Тут до Кати дошло, что он за дверью в туалете стоял и все ждал, когда она за ужин заплатит.

– Нет, дорогой, не заплатила.

Профессор рукой махнул, кредитку официанту дал и молчит – переживает. Через пять минут вышли они из кафе, профессор и говорит:

– Катя, вы такая замечательная женщина, давайте на следующей неделе еще раз в кафе пойдем.

– Ага, – сказала Катенька, – а вот и мой автобус. Увидимся на работе.

Второй роман у Кати возник совсем случайно. Сидела она в кафе, ну которое прямо в MIT, и ела свою булочку с сыром и всякими овощами. Вдруг подходит к ней мужчина: лицо приятное, борода, глаза только немного испуганные:

– Вы не против, если я к вам подсяду?

Катя улыбнулась:

– Конечно! – надо же мужика ободрить, в первый раз, видно.

Сидит кушает свой бублик с кремчизом. Ну Катя – женщина умная, видит – мужчине помочь надо, она с ним и заговорила, что да как. Он оказался физик, ну в MIT все физики, два года назад с женой развелся.

– А вы что, русская?

– Да.

– Я сразу догадался, что не американка, взгляд у вас другой, не холодный.

«Ну началось», – подумала про себя Катя, но ничего не сказала. Сердце ведь действительно у нее теплое, отзывчивое. То да се, короче, всё по сценарию.

– Давайте встретимся в кафе сегодня после работы.

Ну Катя, конечно, не согласилась так сразу с ним и встретиться. Нет, надо все красиво делать, а то сразу – в постель. Короче, через три дня пошли они в кафе, потом в кино, потом в музей. Катя всё в свои руки взяла, человек ведь неопытный, хотя и в MIT работает. Потом Катя тайм-аут взяла на недельку, чтобы мужик понял, что Европа – это тебе не Америка. Короче, через две недели они в третий раз в кафе пошли, такое хорошее кафе, музыка играет, свет неяркий, люди туда в костюмах и галстуках ходят. Сели, ну Катенька решила много не заказывать, чтобы друга своего в расход не вводить, а он вдруг говорит:

– Знаешь, я за тебя два раза платил, теперь твоя очередь!

Катенька только и смогла произнести:

– Ага.

Ну он себе и супчика черепахового взял, и второе, и салатик, и про десерт не забыл. Короче, сидят, разговор интеллектуальный ведут – Катя овсяночку кушает, а мужик ее мясо с жареным картофелем наворачивает и красным вином запивает. Всё про всё на 80 долларов потянуло. А это, я вам скажу, большой расход, ведь и жилье в Бостоне дорогое, и за образование сына платить надо. Вышли они из кафе, а уж вечер стоит, морозец небольшой, фонари блеклым светом светят, тут этот самый американец вроде как бы облизнулся и целоваться полез. Ну Катенька, конечно, ему и сказала, что раньше, мол, иди ужин перевари, а уж потом о другом думай. Махнула рукой – такси взяла, так расстроилась. Что ни говори, а умной женщине нигде не везет – ни в России, ни в Америке.

Вот недавно Катеньке звонил, она в следующем году, летом, во Францию, в Париж, поехать хочет, там ее подруга с мужем-биохимиком в Сорбонне работают.




Маша-Роза


Эта невероятная история произошла с моим другом – математиком, профессором Гарвардского университета. По мотивам, которые вам будут ясны ниже, я не буду называть его настоящего имени. Однако скажу, что он невысокого роста, худенький, одевается очень скромно. И если вы не приглядитесь к нему внимательно, вы обязательно примете его за одного из аспирантов, которых много крутится в математическом департаменте. Миша (назовем моего друга так) – очень скромный человек, с удивительным чувством юмора. Если его не знать близко, он кажется суровым, непроницаемым человеком, «a very formal person», как сказали бы здесь. Но если вдруг вам повезет и вы окажетесь с ним накоротке, то будете получать массу удовольствия, беседуя на разные, не только научные темы.


Переписка

Здравствуйте, Сеня! Во-первых, большое Вам спасибо за заботу, которую Вы проявили по отношению ко мне, когда я была в Бостоне. Мои боли в груди прошли вскоре после моего приезда в Сан-Франциско, смена климата и обстановки, как Вы и предполагали, пошли мне на пользу. Я всегда буду благодарна Вам за Ваше участие в моей судьбе. Вы, Сеня, мой добрый гений.

Не смею Вас обнять. Маша



Здравствуйте, уважаемая Маша. Честно говоря, я не понимаю, о чем Вы говорите. Какая боль в груди? Какое участие в Вашей судьбе? Я вообще Вас не знаю. А насчет боли в груди – боль в груди лечится не климатом и сменой обстановки, а глубоким массажем и химиотерапией. Кстати, зовут меня Миша, а не Семен.

Желаю Вам счастья в Вашей жизни.



Здравствуйте, уважаемый Миша. Я понимаю, Сеня, что по каким-то неясным мне причинам Вы хотите, чтобы я называла Вас Мишей. Пожалуйста, как хотите, но в моем сердце Вы все равно будете Сеней из Бостона. Насчет лекарства от боли в груди Вы абсолютно правы. В Сан-Франциско я нашла массажиста, и он взялся за умеренную плату делать глубокий массаж не только моей груди, но и внутренних органов. Если у Вашей жены или какой-то из Ваших знакомых болит грудь или сильные боли в области внутренних органов, я могу его порекомендовать. В зависимости от размера организма он проводит массаж от одного до трех раз в неделю. Следуя Вашему совету, я у него спросила, может, мне химиотерапию принимать вместо массажа. Он сказал, что в его практике не было случая, чтобы массаж не помог. Как Вы думаете, может, мне пока подождать с химиотерапией, поскольку грудь уже не болит?



Миша, Вы столь проницательны и умны, что я прямо не знаю, как я могла раньше жить без Вашего руководства. Если Вам почему-то не нравится мое имя Маша, я готова быть для Вас Розой.

Еще раз не смею Вас обнять. Роза-Маша



Уважаемая Маша, или как там Вас. Я – серьезный человек, профессор математики, у меня жена, дочь, а тут Вы со своей грудью и массажем внутренних органов. Мне это совсем неинтересно. Прошу Вас, Маша, или Роза, как Вам угодно себя называть, не пишите мне больше. У меня есть кем руководить кроме Вас, у меня три студента-аспиранта, и с каждым я должен встречаться по крайней мере два раза в неделю. И еще у меня лекции по теории чисел, а к ним, между прочим, Маша-Роза, готовиться надо, а Вы тут со своим массажем. Короче, не пишите мне, Маша (Роза), вычеркните мой e-mail address из вашей address-book.

Профессор математики Гарвардского университета Михаил…



Дорогой Михаил… После Вашего письма я долго думала и решила отказаться от услуг массажиста. Нет, он хороший специалист и дорого не берет, но ходят слухи, что от его массажа внутренних органов у женщин бывают непредвиденные осложнения, поэтому я решила массировать у него только грудь. Скажите, правильно ли я решила? Миша, следуя Вашему совету, я пошла в книжный магазин Barnes amp; Noble и спросила у них книгу про теорию чисел. Продавец, очень милый молодой человек, внимательно оглядел меня со всех сторон и принес мне книгу. Вечером, после массажа, я почитала ее, и оказалось, что про числа я почти все знаю. Думаю завтра вечером книгу закончить. Скажите мне, Семен, как мне стать Вашей четвертой аспиранткой? Вам не придется со мной много заниматься, ведь теорию чисел я уже почти знаю.

Ваша Маша-Роза



P.S. Я не удержалась и дочитала книгу на работе во время ланча. Мне кажется, что теорию чисел я уже когда-то изучала. Сеня (можно, Миша, я Вас так буду называть?), Вы так много сделали для меня, что я хочу тоже сделать Вам что-нибудь полезное. Хотите, я приеду в Бостон и сделаю Вам массаж? Это не так сложно, я у моего массажиста многому научилась. Сеня, если вам трудно читать лекции по теории чисел, я могу это сделать вместо Вас, только скажите, что им говорить надо.



Что ответил Миша на это письмо, я не знаю, он мне не показывал. Но e-mail, который он получил спустя несколько месяцев от Маши-Розы, он мне показал.



Уважаемый профессор математики, я действительно перепутала адрес и писала Вам по ошибке. Извините меня ради бога, я совсем не хотела доставлять вам неприятности своими глупыми женскими проблемами. Но так уж получилось. Уважаемый профессор, следуя Вашему совету, я купила в русском магазине учебники по математике за девятый класс русской школы и прорешала в них все задачи. Математика мне понравилась, я с удовольствием решала квадратные уравнения, строила параболы, гиперболы, занималась тригонометрией. Но особенно мне понравилась геометрия и задачи на построение. Я решила подучиться немного и пойти в колледж. Не знаю, что из меня получится, но я буду стараться, чтобы из меня вышел человек. Если так получится, что я захочу стать математиком и заниматься теорией чисел, не будете ли Вы возражать, если я поступлю к вам в аспиранты?

С уважением, Маша-Роза




Up-great


У меня есть друг, он компьютерщик. Да, из тех бесноватых, которые, кроме компьютера, ничем не интересуются. Откуда я, физик-теоретик, знаю его? Мы с ним вместе на курсы английского языка ходили здесь, в Америке, ну пока работу искали.

Так вот, однажды пришел он ко мне домой посмотреть, что там с моим компьютером творится. Снял крышку, включил компьютер, что-то там пощелкал на клавишах и сказал:

– Слушай, старик, я тебя уже десять лет знаю, а ты все еще на этом хламе работаешь! Пора up-great сделать.

– Так ты уже делал три года назад. Всё в нем поменял.

– Ну что ты, старик, за три года знаешь, как все вперед ушло, – и стал такое говорить…

Ну я послушал минут пятнадцать про всякие там мемы, ремы, чипы, кеши, пикосекунды, гигабайты, мегафлопы и прямо спросил:

– Ну ладно, я все понял! В 500 долларов уложимся?

– Да что ты, старик, за 500 долларов сейчас новый компьютер купить можно, 450 вполне хватит!

Я вздохнул.

– Ты, старик, не волнуйся, я тебе такой up-great сделаю, ты… – тут его глаза закатились, и дух улетел куда-то высоко-высоко.

– …себя не узнаешь, – продолжил я его мысль.

Он засмеялся.

– Знаешь, – сказал он за столом, – я себе тоже up-great сделал.

– Ну и как? – спросил я без всякого интереса.

– А знаешь, ничего получилось! Жена теперь у меня японского производства, на 15 лет моложе меня. – Моя жена застыла с полотенцем в руках. – Это мы вместе с моей женой одновременно up-great сделали. Теперь у меня молодая жена, а у нее молодой любовник.

Моя жена облегченно вздохнула и с интересом, который мне не понравился, посмотрела на моего друга-программиста. «А вдруг она тоже захочет сделать up-great?» – подумал я со страхом и перевел разговор на другую тему.

Вечером, когда все дела были сделаны и мы легли в постель, жена посмотрела на меня как-то странно. «Точно сделает up-great», – подумал я с тоской.

В этот раз я старался как только мог, только в молодости у меня так получалось. Утром жена посмотрела на меня с улыбкой:

– А не пригласить ли нам твоего друга в гости в эту пятницу? – сказала она. «А ведь точно сделает up-great», – подумал я и с тоской посмотрел на себя в зеркало.




Максим и Элеонора


Максим приехал с отцом в Америку всего несколько дней назад и практически еще нигде не был, кроме как у «крутых» знакомых отца. Максиму было 14 лет, в школе он изучал самбо, дзюдо, математику, историю и все остальные предметы, кроме английского. Его родители были простыми работягами. Мама работала в столовой завпроизводством, отец – на авторемонтной станции, ни о какой загранице они не думали, поэтому и не ориентировали мальчика на изучение языков. Во время перестройки отец Максима неожиданно для всех и для себя тоже стал «крутым», а каждый «крутой» должен хоть раз в жизни поехать в Америку. В Америке Максиму понравилось: погода в Сан-Франциско была солнечная, теплая, можно было ходить в легкой куртке, а не в шубе, как в Новосибирске. Сам Сан-Франциско и океан он видел только из окна автомобиля.

Честно говоря, Максим еще никогда не был в приличных городах, только как в Москве, и то два дня, пока папа решал свои проблемы. Поэтому неудивительно, что Сан-Франциско так ему понравился. Максиму очень хотелось просто погулять по городу, но у папы были другие взгляды, они проводили много времени за столом, где отец беседовал, спорил, выпивал, а то и просто смеялся со своими друзьями простым, с точки зрения Максима, вещам. Конечно, там были и дети новых американцев, но Максима не тянуло к ним, так же как и их к нему. Все они смотрели на него немного свысока и этим отличались от своих родителей. Те с любовью и радостью разговаривали с его отцом – было видно, что они ему очень рады.

Отец Максима, хотя и был «крутой», имел сердце и наблюдательность, поэтому сразу заметил, что Максим чувствует себя не в своей тарелке. Он накинул два-три дня на адаптацию, но, увидев, что это не помогло, подозвал к себе одного из мальчиков и сказал:

– Слушай, Семен, возьми моего Максима и прошвырнись с ним по Сан-Франциско, только учти: в район с красными фонарями не заходи, – и засмеялся.

Сема ничего не понял, но сказал, что заходить не будет. Отец Максима достал из бумажника две стодолларовые бумажки и протянул их Семену. Семен вопросительно посмотрел на своего отца, тот засмеялся, отвел руку отца Максима и дал Семену три двадцатки:

– Этого им хватит, – сказал он. – Ты не знаешь местных цен, и вообще, не балуй Семена, он и так балованный. – Потом протянул Семену мобильный телефон и сказал: – Каждый час будешь отчитываться, в 21:30 будь дома. Понял?

– Понял!

– Ну все, идите!

И Максим с Семеном успешно испарились.

Сан-Франциско встретил Максима пестрой толпой, машинами, чистотой улиц и улыбками. Улыбались все: черные, белые, китайцы, индусы. «Что они все, сдурели, что ли, что все улыбаются?», – думал Максим, но уже через полчаса сам стал улыбаться. Семен оказался парнем неговорливым, и это Максима вполне устраивало, он терпеть не мог болтушек как женского, так и мужского пола. Когда они подошли к океану, вернее – к набережной, стало прохладно, ветер проникал сквозь куртку, но это даже нравилось.

Максим смотрел на чаек, они оказались неправдоподобно большими, с круглой головой и крепкими клювами. Он хотел протянуть им кусок хлеба, чтобы они взяли его прямо с ладони, но Семен остановил его, сказав, что чайки одного такого идиота из Владивостока заклевали до смерти. Максиму Семен понравился. Когда Максим увидел котиков, этих ленивых животных, отдыхающих на деревянных мостках, он все забыл. Он смотрел на них, а солнце, плеск волн, ветер и даже запах океана, немного гниловатый, запечатлевался у него в памяти. Это ученые называют импринтинг – бессознательное запоминание. Наконец Семен дернул его за локоть. Семену надоело смотреть на моржей, он уже не раз и не два, а раз двадцать был здесь:

– Пошли покатаемся на корабле, – сказал он, – деньги есть, гулять будем!

И они пошли в кассу, которая стояла тут же, у пирса.

Купив билеты, Семен посмотрел на часы, потом достал сотовый телефон. Он был правильно воспитанным мальчиком и позвонил отцу.

– Доложил обстановку, получил одобрение, – сказал он весело, и они побежали на небольшой корабль, который вот-вот должен был отплыть.

Но эти «вот-вот» продолжались минут десять. Наконец корабль дал сигнал и отчалил. Это было настоящее морское путешествие, с качкой, с волнами, с мимо идущими кораблями, с островами. Максим смотрел и смотрел, казалось, он превратился в отдельно стоящие глаза, уши, кожу – все его органы чувств работали независимо с полным напряжением. Наверное, это и есть счастье. Семен не мешал, он тоже смотрел на волны, острова, дышал свежим морским ветром. Семен был худеньким, ироничным и, безусловно, умным мальчиком. Отец Максима всегда видел достойных людей, поэтому и выбрал Максиму именно Семена.

Они были уже далеко в открытом океане, когда Семен вдруг закричал:

– Смотри, смотри, Максим, кит!

И действительно, метрах в семидесяти от корабля над водой показался большой хвост, который, взмахнув, ушел под воду, потом показались голова и туловище. Кит был огромный, как атомная подводная лодка. Мальчики смотрели на него не отрываясь. Вдруг кит взмахнул своим огромным хвостом и ушел под воду.

– Ну все, – сказал Семен, – теперь он час не покажется. Ну ты постой, а я пойду куплю что-нибудь поесть.

Максим удивился:

– Здесь есть буфет?

– Эх ты, – сказал Семен. – Американцы – самая жующая нация на свете. А раз так, то надо на этом деньги делать. Понял?

– Понял, – сказал Максим.

Что надо делать деньги, он знал от отца, но он также знал, что деньги надо делать честно, не нарушая закона, это первое; и второе – так, чтобы люди любили и хотели с тобой иметь дело.

Прогулка продолжалась два часа, и Семен, как послушный сын, два раза звонил отцу. Максим тоже говорил со своим отцом, но мало. Он был весь здесь, вернее, там, в океане.

Когда корабль подошел к причалу, Максим посмотрел на борт и прочел: «ЭЛЕОНОРА».

– Этот корабль зовут Элеонора?

– Да! – подтвердил Семен. – У нас есть еще полчаса, как раз успеем дойти домой.

«Элеонора, – про себя произнес Максим, – какое красивое имя. Я женюсь на девушке, у которой имя будет Элеонора». Потом он подумал: «Нет, это глупо – выбирать жену по имени. Вот отец выбрал жену с красивым именем Конкордия, и что? Ничего хорошего из этого не вышло». (Когда Максиму было 10 лет, мама его ушла от папы.) Максим погрустнел, он любил маму и часто встречался с ней. «Хорошо, – вдруг решил он, – я дочку назову Элеонора». И, успокоившись, пошел в ногу с Семеном.

При выходе с пирса Семен взял Максима за руку. «Чтобы ты не потерялся», – объяснил он. И правда, на улице было много людей. Все они были красиво одеты, аккуратно причесаны, но куда-то все спешили. «Ну как в Москве», – подумал Максим. Огни, машины, белого цвета дома – все это было очень красочно. Максим шел рядом с Семеном, не следя за дорогой.

– Стой! – вдруг сказал Семен. – Хочешь покататься на сан-францисском трамвае?

– Да ну его, знаешь, сколько я в Новосибирске поездил на этих трамваях?

Максим в течение трех лет ездил на трамвае из школы домой, в школу его подвозил на машине отец, и они ему до чертиков надоели. Здесь садиться в трамвай, вместо того чтобы дышать Сан-Франциско, он не хотел.

– Эх ты, сибирский валенок, – весело сказал Семен. – Тоже мне, сравнил х… с пальцем!

Максим покраснел, но не от того, что Семен назвал его сибирским валенком, а от его грубости.

– Эй, не обижайся, – неожиданно серьезно сказал Семен, – это я тебя проверить хотел, а то знаешь, многие, кто сюда приезжает, матерятся, как будто русского языка не знают. Я вот тоже вначале матерился, а потом перестал – культура свое взяла. И пить здесь не пьют. Вот твоего отца здорово уважают, духовный человек, говорят, а это, знаешь, высшая похвала у них, поэтому и застолья такие устраивают. А так они не пьют вообще. Если бы твой отец не нравился им, то, хоть имей он сто миллионов, они бы его в гости к себе никогда не пригласили.

Максиму стало приятно.

– А вот и трамвайная остановка, – сказал Семен.

Они встали в очередь. Было уже поздно, но фонари и публика делали все вокруг еще праздничнее, карнавальнее. В очереди было много маленьких детей. Подошел трамвай, он был как игрушечный – совсем не такой, к каким привык Максим. В него они не сели – впереди было много людей, но Максим не расстроился. Вдруг из припаркованной машины вышел человек и стал что-то говорить. Все стали смеяться.

– Это жонглер, – сказал Семен, – сейчас будет демонстрировать свое мастерство, а потом со шляпой пойдет. Мы по доллару бросим. Больше не надо. Я как-то подсчитал, он здесь здорово зарабатывает. Ну ладно, смотри.

Пока Максим смотрел, как жонглер бросает и ловит мячики, жонглирует факелами, Семен позвонил отцу и сказал, что они стоят в очереди на трамвай и задержатся минут на пятнадцать.

– Ты думаешь, почему я звоню все время? – вдруг сказал Семен Максиму. – Знаешь, один раз не позвонил, так отца с сердечным приступом в госпиталь отвезли. Понимаешь, Сан-Франциско – большой город, и шалопаев, которые готовы за 20 долларов человека убить, чтобы наркотиков нажраться, хватает. А я вместо восьми вечера в два часа ночи приперся. Здесь полиция, если обратишься, два дня не ищет, правило у них такое, а потом федеральный поиск объявляет. После этого случая – все, держу с папкой связь.

Мальчики сели в следующий трамвай, вернее, повисли на подножке. Это было здорово: трамвай то поднимался вверх, то катился вниз, улицы, люди – все смешалось в веселый карнавальный вихрь. Максим был счастлив. Он ничем не отличался от маленьких американских детишек, приехавших впервые в большой город. Семен тоже улыбался, но для него это было уже испытанное удовольствие. На остановках одни люди сходили с трамвая, другие входили, а дети – дети просто катались на трамвае, так же как Максим и Семен.

– Всё, приехали, – неожиданно сказал Семен, и Максим спрыгнул с подножки. Ему вдруг захотелось погладить трамвай, он мягко прошелся рукой по его зеленому боку. Семен ничего не сказал, только взглянул на часы: – Максим, надо торопиться.

Пришли они вовремя. Отец Максима заметил, что его сын был сильно возбужден:

– Что, ребятки, заехали в район красных фонарей? – пошутил он, но сразу осекся: понял, что неудачно. Максим и Семен опять ничего не поняли, но взрослые посмотрели на отца Максима неодобрительно. Максиму вдруг очень захотелось спать.

– Пусть остается, – сказал отец Семена, – у нас есть лишний диван. Семен, проводи Максима, – улыбнулся Исай Абрамович. – Иди и ложись! – сказал он с напускной строгостью Максиму.

«Элеонора» – было последнее, что вспомнил Максим, прежде чем свалиться в сон.




Истории про меня и моего папу



Напротив меня сидит женщина, она в том возрасте, когда, глядя на нее, говорят, что можно легко себе представить, как она была красива в молодости. «Представляете, останавливались автобусы и такси на Брайтоне, когда вся мокрая от нью-йоркской жары я неслась на работу…»

Я слушаю Юлю и улыбаюсь. Я вижу Брайтон с его базарной одесской жизнью, эстакаду метро, внезапно грохочущего над головой. «Молодой человек, что вы стоите, идите и купите пирожок». Я оборачиваюсь – передо мной старушка, она держит в руке слегка промасленный кулек: «С мясом не покупайте, если хотите с мясом, то это у Розы, через дорогу, видите дверь рядом с газетным киоском?»

Я смотрю в сторону, куда она показывает, действительно, рядом с киоском между двумя большими витринами с одеждой есть небольшой продуктовый магазин, «А здесь с творогом и вишнями, только привезли», – она показывает мне кулек. «Excuse me, mama, I don’t understand Russian», – говорю я, улыбаясь. Бабка смотрит на меня ошарашенно, потом лицо ее молодеет: «Тьфу на тебя, разыграл, паразит!» – и хохочет. Я смеюсь вместе с ней. Она достает пирожок: «На, милок, угощайся». – «Спасибо, бабуся, дай Бог вам здоровья». Она улыбается мне, и я, держа в руке пирожок, иду дальше.

Людей совсем немного, 10 утра. В воскресенье люди встают медленно. К перекрестку подходит высокий мужчина в спортивных брюках и легкой куртке. Сразу видно – местный. Он смотрит вправо, влево, расстегивает ширинку, и уже полноводная река Волга разливается по тротуару. От неожиданности я останавливаюсь. Мимо проходит девушка лет восемнадцати: мини-юбка, босоножки на высоком каблуке, яркая кофточка. Она бросает быстрый взгляд на мужчину и, огибая живую скульптуру, бежит дальше. Мужчина как ни в чем не бывало застегивается и переходит улицу. Мелькает мысль: «Почему он не зашел в WC, ведь тот в 15 метрах».

Бросаю в урну недоеденный пирожок и иду дальше. Продавцы овощных магазинчиков выкатывают на улицу лотки со свежими овощами, фруктами, ягодами. Улица быстро наполняется вышедшими за покупками людьми. Это Брайтон.

А вот здесь, в этом доме на четвертом этаже, жила Юля, окна ее выходили во внутренний двор, поэтому шум метро ей и Саше, харьковскому мужу, не досаждал.

– Юля, а вы не разыгрываете меня, нет?

– Миша, да что вы, нет!

Я вижу лицо этой уже за 50 женщины и вдруг начинаю верить во все, что она говорит.




Урок


Когда я была маленькой девочкой, а это было почти сорок лет назад, я очень любила своего папу, я бы и сейчас его любила, но он давно умер. Теперь я только разговариваю с ним, когда гуляю со своей собакой по нашему микрорайону. Я рассказываю папе о своих делах и спрашиваю его совета, и он, уж не знаю каким образом, отвечает мне.

Моя собака, как и мой предпоследний муж, очень нелюдимая, хотя она большая и все ее пугаются. На самом деле Медори, так зовут моего пса, сам всех боится, поэтому предпочитает не выходить из дома и никогда не убегает далеко во время наших прогулок. Гуляем мы только поздно вечером, вернее – ближе к ночи, когда улицы нашего микрорайона освещают только редкие машины и одинокие фонари.

Во время наших ежедневных двухчасовых прогулок с Медори я часто сочиняю стихи, музыку, а иногда на меня что-то находит, и я рассказываю себе смешные истории – правда, иногда они совсем не смешные, а даже печальные. Я знаю, что мои истории совсем не плохие, раньше, до Америки, я жила в Харькове и работала в редакции одного престижного литературного издательства. Через мои редакторские руки проходили романы, повести, стихи, многие из них были никудышные, но встречались очень замечательные. За это, а совсем не за конфеты или духи от авторов я любила свою работу. Так о чем это я? Ах да, когда однажды я рассказала своему предпоследнему мужу (он – русский еврей, а ныне миллионер и гражданин Америки) несколько моих историй, он сказал, чтобы я немедленно купила себе диктофон и во время прогулок всё записывала: стихи, мелодии, истории. Кстати, то же самое мне сказал и мой последний муж, Голубоглазый Швед, он тоже за время нашей совместной жизни сумел заработать свой миллион. Но, к сожалению, это их миллионы. Три месяца назад я купила себе диктофон, но такой я уж человек: как только собираюсь идти с Медори гулять, сразу о нем забываю.

Вообще-то у меня почти со всеми моими бывшими мужьями устанавливаются после развода хорошие отношения. Почему так? Не знаю. Может, потому что я друг лучше, чем жена? Хотя нет, всех своих мужчин я искренне любила и всегда выходила за них замуж, как и Элизабет Тейлор.

Так вот, когда я была маленькая, мы жили в огромной квартире в центре Харькова. Мы – это мама, папа, я, мой старший брат и бабушка. Папа у меня был директором Харьковского областного театра, а мама – «народной артисткой» – это ее папа так назвал. Он из-за своей «народной артистки» бросил карьеру певца, ведь певец – это беспрерывные гастроли, а он не хотел с мамой расставаться ни на день. Папа, когда вернулся с фронта, стал петь в опере и вскоре встретил маму, она тогда была замужем за генералом. Но папа сумел ее отбить. Я, когда смотрю на их свадебные фотографии, всегда думаю: ну в кого я уродилась такая неправильная, такая неудачливая?

Жизнь у моего папы всегда была очень нелегкая, потому что все артисты – страшно капризный и завистливый народ. Папе приходилось не только организовывать гастроли и вести все административные дела театра, но еще и тушить конфликты, разбираться в дрязгах артистов. На нас с братом у него почти не оставалось времени, поэтому, когда он все же находил для меня час-другой, я была ужасно счастлива. Так счастлива я была только со своим вторым мужем, он был солистом балета и страшно мне изменял. Когда я обижалась, он мне говорил: «Ну что ты, дорогая, я провожу сравнение. Лучше тебя никого нет». Я от этих его слов таяла и всё ему прощала. Вот дура, правда? Этим я вся в папу. Он был человеком очень мягким, никогда не повышал голос, только хмурился, а когда надо было меня или брата наказать, то это он поручал маме.

Когда мне исполнилось 17 лет, я для себя решила, что мой папа – полный идиот: для всех старается, всем помогает, а люди не то что спасибо ему не говорят, они, наоборот, обманывают его, ругают и даже смеются над ним. Сейчас, когда я иду и разговариваю со своим папой, я понимаю, как я была не права, какой он на самом деле был золотой, бриллиантовый. Ведь все мы: и я, и мой брат, и наша «народная артистка» – были под защитой его доброты. В 17 лет все мы максималисты, все мы Павки Корчагины и Александры Морозовы.

Про что ж я хотела рассказать? Ах да! Когда мне было шесть лет, мы с папой два-три раза в неделю по вечерам гуляли. Мы шли в сквер, который быстро переходил в тополиную аллею, она была такая длинная, что мы никогда до ее конца не доходили. До конца нужно было ехать только на троллейбусе остановок десять. Поэтому мы с папой шли пешком, а возвращались обратно на троллейбусе. И вот однажды, помню, идем мы с папой по аллее, я, как всегда, держу его за указательный палец, а палец у него толстый, удобный, и все под ноги себе смотрю, чтобы лужу не пропустить – вступить в нее, а папа где-то высоко-высоко, там, где верхушки деревьев. Идем мы и молчим, и вдруг стала я рассказывать ему, что в доме творится, что мама с бабушкой кричали друг на друга, что брату попало за то, что курил, рассказываю я ему все это, а он молчит, только головой кивает. Я и подумала, что папе интересно знать, что в доме плохого происходит, когда его нет. Это сейчас я понимаю, что он меня тогда не слушал, потому что если бы слушал, то, конечно, остановил. На следующий день папа мне предложил: «Давай сделаем наоборот, проедем сначала на троллейбусе, а потом пойдем пешком». Так мы и сделали, проехали три остановки на троллейбусе и пошли домой по аллее. Пока мы ехали, уже стемнело. Тополя такие огромные, что даже не понимаешь, где они кончаются, а тротуар белый от пуха. Иду держу папу за палец и думаю: «Давай я ему еще что-нибудь расскажу» – и стала рассказывать, и не просто как было, а еще хуже. На маму наговорила, на бабушку, а папа идет и молчит. И тогда я решила: буду за всеми подглядывать и в тетрадку записывать, а потом ее папе покажу. А он за это меня еще больше любить будет. Я в то время только писать научилась.

На следующее утро достала я из шкафа тетрадку и жду, когда что-нибудь плохое произойдет. Через час слышу, бабушка на маму ругается: «Ну что ж ты такая недотепа! Не видишь, что ли, что молоко убегает?» Я сразу ручку взяла и записала: «Бабушка назвала маму недотепой, потому что она не уследила за молоком». Потом брата Витьку мама побила за то, что у него в кармане опять табак был. И стала такие вот вещи я своими наползающими друг на друга буквами записывать. Записываю, а сама думаю: покажу папе, он обрадуется, скажет, какая я у него замечательная дочка. И хотя я так думала, тем не менее кошки у меня на душе поскребывали. На третий день открываю я свою тетрадку, а в ней маминым четким почерком, после всех моих каракулей, написано: «А подглядывать и ябедничать нехорошо». И мне так страшно стало, так стыдно, что я не то что красная от кончиков волос до кончиков пальцев стала, я сизо-красная стала. Вот тогда я и поняла, что значат слова «готова от стыда под землю провалиться»! Этот детский страх до сих пор во мне сидит. Когда при мне кто-то о ком-нибудь сплетничать начинает, мне сразу плохо становится: голова заболевает или живот вдруг схватит. Вы, конечно, спросите, почему я сплетниц не останавливаю, а из комнаты ухожу. Стыдно мне за них, и потом, наверное, характером, я вся в папу, он тоже плохого слова человеку сказать не мог.




Чероки


До Медори у меня был боксер Чероки. Если Медори пошел в моего предпоследнего мужа – Летучего Голландца, то Чероки – в меня. Мой Чероки был страшно общителен и доверчив, все его любили, а маленькие дети так просто считали Чероки немножко по-другому устроенным человеком. Знаете, есть такие люди: веселые, интересные, искренне любящие всех, но при этом преданные только своим близким, своей семье – вот таким был мой Чероки.

Чероки появился у нас дома давно, когда я еще жила в Харькове с моими родителями и Димой – моим четвертым мужем. Замужем, вообще-то, я была, естественно, не четыре раза, а… сейчас подсчитаю… семь раз. Но годы замужества тогда еще не очень сказались на моем здоровье и характере, я была в свои 32 года все такой же ветреной 17-летней девчонкой, вышедшей первый раз замуж: стоило подуть ветерку неприятностей, как у меня сразу начинали течь слезы, быстро переходящие в сопли.

Когда Чероки умер (это случилось с ним уже в Америке), я очень плакала, и все, кто его знал, были тоже очень расстроены. Мой Голубоглазый Швед – эмоционально сдержанный человек, но и у него, когда мы опускали Чероки в могилку, были глаза на мокром месте. Я не очень религиозный человек: праздники не соблюдаю, в церковь не хожу, но в Б-га, Б-га[9 - Написание слова «Бог» через дефис – Б-г – это один из способов проявления осторожности при упоминании Имени Всевышнего. Связано с древней еврейской традицией. – Прим. ред.] верю. Когда мой папа выкладывал камешками дату смерти Чероки, я думала о том, что придет время – и мы встретимся «там» с моим Чероки. Когда я сказала об этом Рози, жене партнера моего мужа по бизнесу, она погладила меня по руке и сочувственно сказала: «Милая, у собак, как и у черных, нет души, поэтому надо быть мужественной, ты с Чероки уже никогда не встретишься». Я так была расстроена всем происходящим, что ничего не ответила. Сейчас, когда прошло много лет, я думаю, что Рози, хотя она и окончила Принстон, и имеет степень доктора в германистике, не права: когда придет мое время, я встречусь «там» с моим папой и с Чероки.

Но я не об этом хотела рассказать, а совсем о другом. Когда Чероки было уже четыре года, у него, естественно, была своя «собачья жизнь». По вечерам мы его выпускали на улицу, и он там гулял. С кем встречался, никто не знает, но приходил он всегда веселый. Бывало, постучится мордой в дверь, откроешь – глаза у него горят, бросится на тебя, оближет и сразу на кухню, где его уже еда ждет. Поест – и в комнаты играть со всеми, и до того он умный был и симпатичный, что отказать ему было просто невозможно.

И вот однажды в положенное время Чероки не пришел. Вначале я не обратила на это внимания, так иногда случалось, ну загулял немного, с кем не бывает, правда? Но когда часы пробили 10 вечера, я испугалась. Выскочила на улицу, а там снег, сантиметров восемь или десять. Я давай свистеть – Чероки, Чероки. Нет его. В одиннадцать я пришла домой, а там все уже волнуются, что меня так долго нет. «Где Чероки? Не приходил?» – спрашиваю. «Нет, не приходил, миска полная», – отвечает мама. Я как услышала – сразу в слезы, реву, остановиться не могу. Папа посмотрел на меня и стал одеваться: «Ты чай попей, а мы с Димой пойдем Чероки искать. Если не найдем, через полчаса вернемся».

Пришли они – нет Чероки. Папа говорит: «Снег выпал, поэтому Чероки дорогу домой найти не может. Одевайся, пойдем дальше искать».

Короче, все, кроме мамы (она должна была Чероки дверь открыть, если он до нашего возвращения придет), пошли. Бегали мы до шести утра, нет Чероки. Весь следующий день я проревела. Мама бегала и искала Чероки. Снег не таял, я знала, чувствовала, что Чероки жив, не может быть такого, чтобы его кто-нибудь не подобрал. Вечером к нам пришла моя любимая тетя Поля. Она уже все знала. Женщиной она была мудрой, поэтому меня утешать не стала, а сразу пошла на кухню разговаривать с мамой.

Когда они минут через десять зашли в мою комнату, я даже не подняла головы. Тетя Поля на это ничего не сказала, только объявила: «Мы с твоей мамой решили, что нужно написать объявления о пропаже Чероки и развесить их на всех столбах и в магазинах». И они тут же в моей комнате стали писать объявления. Весь следующий день я рыдала у себя на диване, а мама и тетя Поля бегали по всему Харькову и развешивали объявления о пропаже Чероки. На следующий день начались звонки: «Мы, кажется, видели вашего Чероки в переходе на улице Гамарника», «Ваш Чероки стоит возле обувного магазина на Университетской», «Я видел вашего Чероки на площади Розы Люксембург у гастронома».

Мы срывались и бежали туда, где, нам говорили, был Чероки, но каждый раз, когда мы прибегали, там его уже не было. Чероки видели и в Ботаническом саду, и на Полтавском Шляхе, и на Нетеченской набережной. Кто знает Харьков, тот понимает, что это такое – бегать по всему Харькову в поисках пропавшей собаки. Конечно, Чероки где-то ходил, его явно видели, поскольку звонки в основном все же были из нашего микрорайона. Через три дня звонки прекратились. Я лежала на диване в соплях, и никто не мог меня успокоить. Через неделю раздался звонок: «Ваш Чероки живет в нашей квартире. Мой муж собирается завтра поехать на птичий рынок продать его. Только вы ему не говорите, что я вам звонила. Он когда пьян, может убить».

Когда я это услышала, я так испугалась, а папа сказал: «Так, ты остаешься дома, за Чероки пойдут другие». И вот делегация из папы, мамы и тети Поли направилась по указанному адресу.

Когда папа позвонил, кто-то подошел к двери, глянул в глазок и… не открыл. Папа позвонил еще раз. Дверь не открывали. Тогда папа, человеческую натуру он знал, скомандовал: «Всем сесть в лифт и ехать вниз. Там у подъезда меня ждать!» Сам он отошел от двери, чтобы в глазок его не было видно. Через минуту, когда хлопнула входная дверь в подъезде, дверь его комнаты приоткрылась, и оттуда высунулся полупьяный мужик в майке и тренировочных сатиновых штанах. Когда он увидел папу, то сразу попытался закрыть дверь, но папа вставил ногу в проем двери, так что мужику ничего не оставалось делать, как вступить с папой в беседу.

– Любезнейший, – папа всегда старался говорить вежливо, – скажите, у Вас есть собака?

– Нет у нас никакой собаки. Чего пришел, – очень кратко выразил свое мнение к происходящему мужик в сатиновых штанах.

– Чероки, Чероки, – позвал папа.

И тут откуда-то – наверное, из ванной – раздался радостный лай.

– Понимаете, молодой человек, – спокойно стал объяснять папа, – у нас пропала собака, боксер по кличке Чероки. Мы ее уже неделю ищем…

– Это наша собака, – перебил его мужик, – она у нас четыре года.

Папа не стал уточнять, почему владелец раньше не сказал, что у него в доме есть собака.

– Видите, она знает мой голос, так что, наверное, это все-таки моя собака.

– Знаешь, интеллигент, проваливай отсюда. Собаку зовут Мухтар, а не Чероки, а то, что она на твой голос откликается, так она ко всем идет. Понял?

Папа ничего не сказал, ногу убрал – и вниз. На улице мама с тетей Полей стоят:

– Ну что?

– Там наш Чероки, – сказал папа.

И вот мой интеллигентнейший папа подходит к постовому, достает удостоверение заслуженного деятеля Украины, сует ему под нос и объясняет все про нашего Чероки. Конечно, и удостоверение, и хорошо поставленный голос, и манеры, и драповое пальто произвели на милиционера впечатление, он взял под козырек: «Идемте, гражданин, сейчас вызволим вашу собачку!»

Ну а как майка в тренировочных штанах милиционера увидела, сразу тон сменила:

– Да что ты, батя, конечно, забирай свою собачку, она у нас четыре дня жила. Я сразу понял, интеллигентная, ничего не ела, только воду пила. Батя, я ей, честное слово, предлагал, можно сказать, из своей тарелки. Вот зайди, посмотри – у нее в миске до сих пор вермишель с мясом, жинка только вчера приготовила.

У подъезда милиционер опять под козырек взял:

– В следующий раз, граждане, за собакой лучше присматривайте.

Но папа его так не отпустил:

– Вот вам, – сказал он, – мой телефон. На любой спектакль, на любую премьеру билеты вам в первом ряду обеспечены. А пока возьмите контрамарки. Жена у вас есть? Теща? Это хорошо, вот вам пять контрамарок на ближайшую премьеру.

Милиционер бумажку с телефоном и контрамарки в шинель спрятал, улыбнулся и пошел на свой пост дальше стоять.

Папа потом рассказывал, что частенько этого милиционера с супругой и тещей в театре видел, и всегда на самых лучших местах. А Чероки наш домой пришел, поел немножко и сразу заснул, 19 часов спал, я по часам проверяла.

Мой папа вообще большой чудак. Вечером, когда они пришли с Чероки домой, вдруг говорит:

– Конечно, этот мужик пьяница и хотел нашего Чероки продать. Но ведь не продал, а кормил и поил. Надо его отблагодарить.

Мама его сразу поддержала:

– Давай я ему тортик испеку, а ты его отнесешь.

– Не надо ему тортика, – сказал папа, попил чаю, оделся и поехал по адресу, где Чероки был.

Позвонил. Мужик за дверью стоит, дышит, но не открывает. Папа ему:

– Уважаемый, мы очень вам благодарны, что вы нашего Чероки приютили. Я вам тут две бутылки водки принес, – и поднес их к глазку.

Мужик дверь распахнул:

– Заходи, батя. Я сразу понял, что мужик ты нормальный, жизнь понимаешь. И собака у тебя нормальная.

Папа достал из бумажника 25 рублей (по тем временам 25 рублей сумма большая была, на нее восемь бутылок водки купить можно было):

– А это вам подарок от нашей семьи за ваши хлопоты.

Мужик совсем растрогался:

– Ты, батя, только скажи, какую собаку хочешь. Любую достану. Хочешь – овчарку или колли, а может, тебе спаниель нужен? Здесь у одного нашего соседа есть.

Папа засмеялся:

– Нет, спасибо, молодой человек, не надо. Нам и одного Чероки достаточно. Я понимаю, денег у вас нет, чтобы по театрам ходить. Вот вам четыре контрамарки в Театр оперетты. Приходите со своей женой, вам понравится.

Вот такой у меня папа был. Теперь понимаете, почему мне так грустно, что его нет.

Да, забыла вам сказать, что, как я узнала уже через много лет, моя мама и тетя Поля не только расклеивали объявления, они еще ходили по домам и спрашивали жильцов, не видели ли они боксера по кличке Чероки.




Троллейбус


Меня многие люди принимают совсем за другого человека, не того, кто я есть на самом деле. Они мой неконфликтный характер почему-то рассматривают как проявление слабости, считают себя без всяких на то причин умнее меня. Я понимаю, что сама во многом виновата – люблю дурачиться, разыгрывать из себя женщину, которой море по колено. Но главное не это, главное – не могу, когда это нужно, поставить человека на место, ответить грубостью на грубость, не могу постоять за себя. Вот недавно один мой знакомый при всех сказал мне: «Да что ты в бизнесе понимаешь? Ты же женщина!» У меня внутри все так и упало: «Ну ты и козел, да у меня самая популярная в Америке еженедельная русская газета, которая приносит раза в три больше денег, чем твоя вшивая Ph.D. по безопасности движения». Но это я так только подумала, а произнесла я своим слезливым голосочком следующее: «Ну что ты такое говоришь, есть женщины, которые в бизнесе очень успешные». Он, конечно, мне на это возразил: «А я и не спорю – есть! Но ты-то к ним какое отношение имеешь?» – и засмеялся. Я потом всю ночь проревела. Ведь он, этот Ph.D. засранный, и десятой доли не знает того, что я знаю, он только водку трескать умеет и ругать всех последними словами. Сидит в своем университете на 45 тысячах и считает себя на голову выше меня, и только потому, что штаны на нем. Но главное – он не один. Недавно еще вот от подруги получила: «Как это ты не можешь прийти? Ну и что, что у тебя собака болеет? Ведь все собираются. Значит, не придешь? А еще подругой называешься!»

Все почему-то уверены, что у меня не жизнь, а малина: денег куры не клюют, здоровье отменное, все само мне с неба падает, только тазик подставляй. И почему никому не приходит в голову, что работаю я как лошадь, газета ведь – непростое дело, что у меня, как и у всех людей, тоже могут быть проблемы, болезни и другие человеческие неприятности, и вообще, что на мне мама, собака, дом. Иногда в три часа ночи проснешься и думаешь: ну в кого я такая мямля пошла, человек мне гадости делает, а я его жалею. И как только так подумаю, сразу папу вспоминаю – он тоже безответным был, никому грубого слова сказать не мог, его и обманывали, и смеялись над ним, и пользовались его связями, а он… да что там говорить…

Вот сейчас сказала я такое про папу и думаю: да не так все это, были у папы и друзья настоящие, и любили его, если кто из знаменитостей московских или ленинградских в Харьков приезжал, непременно к нам в гости заходил, а об украинских и говорить нечего. Обманывали папу ведь всё люди мелкие, необразованные: шофер папиной машины, слесарь в ЖЭКе, ремонтники в театре. Вспоминаю я сейчас всё, и злость меня берет. Ну почему человек так устроен, что, когда с ним приличные люди дружат, воспринимается им это настолько естественно, что он даже не замечает, а помнит только, как папин шофер всем в лицо врал: про колесо, которое у него по дороге спустило, про пробку в дороге – и что никто ему слова сказать не мог. А почему не сказать «нельзя, Петя, заниматься извозом на служебной машине», а потому, что ставить человека в неудобное положение очень нехорошо!

Вот сказала я, что у папы характер слабый был, что он не мог за себя постоять, ну не так это было, он просто зла в сердце своем на людей не держал, и кто это понимал, те его любили, а кто нет, те пользовались. А характер у папы моего был. Вот, помню, ехали мы однажды с папой в троллейбусе, мне тогда только 17 лет исполнилось, я еще в школу ходила, он у окна газету читал, а я рядом сидела и по сторонам глазками шныркала. Я как после аппендицита из больницы вышла, так на меня мужики глаз положили: после операции я из толстой коровы в сексапильную нимфетку превратилась. Давайте я об этом, если вам так интересно, чуть позже расскажу. Так вот, едем мы в троллейбусе, тут ко мне трое парней, лет по двадцать, приставать стали. Я смотрю на них, только глазками моргаю. Тут они всякие предложения стали мне делать. Вижу, мой папа к ним поворачивается и говорит:

– Вот что, ребята, это моя дочка, так что, пожалуйста, ваши разговоры прекратите.

Тут один из них, самый здоровый, папе говорит:

– Да что ты, папаша, мы ничего плохого твоей дочке не предлагаем: трахнем ее по разу, ей только приятно будет.

И все трое загоготали.

А папа мой уже тогда в возрасте был, да и ростом не вышел, так, 160 см, не больше. Смотрю, он складывает газету.

– Вот что, ребята, – говорит он спокойным голосом. – Давайте выйдем, поговорить надо.

Тут как раз остановка, выходим. Только троллейбус отъехал – папа разворачивается и как врежет первому, который про траханье говорил, тот раз – на асфальт упал и лежит. Только двое других рты открыли, он второму как даст в нос, у него кровь рекой, он за нос схватился, головой мотает. Папа к третьему повернулся и говорит:

– Ну что, тебе тоже врезать или ты так все понял?

Тот молчит, глаза бегают.

Тут следующий троллейбус подошел, мы с папой сели и дальше поехали. Я смотрю на папу, ничего сказать не могу, а он газетку открыл, потом ко мне повернулся: «Ты себя чуть поскромнее веди, не всегда же я рядом буду». Тут меня и осенило: папа ведь во время войны в разведке служил, его только в 43-м в ансамбль за его голос взяли. Вот такой у меня папа!

Я, конечно, совсем другая: когда людей вижу, я на себя маску надеваю. Какую? Шута! Раньше мне смешно было, они же не знают этого, а я их наблюдаю – уши, кончик носа, форма головы многое про человека говорят. Но если маску все время носить, то потом избавиться от нее очень трудно. У Гессе даже роман есть про одного человека, который для смеха темные очки надел, как будто слепой, а потом снять их не смог, потому что все от него отвернулись бы – кому охота узнать, что за тобой подсматривали в течение многих лет. А про колпак свой шутовской я даже стих написала.

Время пробегает просто так,
Щелкают суставами недели,
Я живу, как будто мне колпак
Шутовской на голову надели.

Я дурачусь, все мне сходит с рук,
Кто ж всерьез посмотрит на проделки
Милого шута? Замкнулся круг:
Нет истерик, хватит бить тарелки.

А в душе моей белым-бело,
Как на свежепостланной постели,
Выцвели враги, добро и зло,
Как же вы мне, люди, надоели!!!

Был бы мал колпак или велик,
Я бы отнеслась к нему как к вздору.
Но страшнее тысячи улик —
Тот колпак пришелся ровно впору.

Он – по мне! И я – шутей шутов
В платье с бубенцами и с гитарой,
Без чинов, без денег, без постов
Я себе кажусь безумно старой…

Шут весельем публику пленит:
Чтоб толпа от смеха бушевала,
Дзинь-дзинь-дзинь: бубенчик мой звенит —
Грусть в улыбку я замуровала.

Вот прочла этот свой стих, и грустно так мне стало, вспомнилось многое… У меня ведь исключительная память: спросите меня, например, во что я была одета двадцать лет назад 14 июня, и я вам через пять минут скажу. Сейчас, правда, память не та, но все равно ни разу еще не подводила. Ночью иногда лежу в кровати, читаю Голсуорси или Бернарда Шоу и вдруг отложу книгу и думать начинаю: ну почему я колпак на себя надела? Знаете, может, чтобы легче жить мне было. Ведь если ты шут гороховый, то, во-первых, тебе многое прощается, во-вторых, никому ничего доказывать не надо – говори, что думаешь, а может, совсем не из-за желания похамить, подурачиться, а из-за моей природной застенчивости я его надела? Честно скажу, не знаю…

Вся моя любимая наука френология, халдейский квадрат, астрология жизнь мою счастливее не сделали. Уши, форма черепа, нос, линии на руке, дата рождения много о человека сказать могут, но самое главное: порядочный он или нет, бросит в трудную минуту, подтолкнет в пропасть или протянет руку помощи, – узнать можно только на личном опыте. Все мои наблюдения, как я сейчас, уже не очень молодая одинокая женщина, понимаю, ни черта не стоят. Потому что человек уж так устроен, что он других людей всегда либо наделяет своими собственными чертами характера, либо видит в них свою противоположность, то, что в себе самом он терпеть не может.




Зеркало


До 17 лет, как я уже говорила, была я толстой, как корова, даже ходить нормально не умела. Моя мама говорила мне: «Доченька, ну как ты ходишь? Разве молоденькие девушки так ходят!» Потом вставала со своего кресла и показывала, как нужно ходить. Я смотрела и только смеялась: мне, с моим ростом 155 сантиметров и весом 78 килограммов, так ходить… да бросьте вы, у меня груди были что кавуны с колхозного базара, прямо на живот опирались. Мой папа, когда на меня смотрел, качал головой и говорил: «Ну ничего, Юля со мной жить будет». Это я потом поняла, что он имел в виду, что с такой фигурой мне замуж не выйти. Нельзя сказать, что друзей у меня в то время не было, наоборот, их было полно, но все мальчики, девочки со мной не дружили, да и я в их вечных шушуканьях смысла не видела. Для мальчиков я была своя в доску, с ними и по заборам лазила, и песни под гитару пела, даже дралась, когда надо было. Честно говоря, я себя и девочкой-то не больно чувствовала, только что в другой туалет ходила.

В 17 лет у меня случился аппендицит, а с моим вечно занятым папой мы все сроки пропустили, поэтому доставили меня в больницу с жутким перитонитом. Из нее я вышла через 18 дней совсем другим человеком. До аппендицита у меня размер одежды был 56-й. Так вы не знаете, что такое 56-й размер? Вообще-то так и должно быть, ни один настоящий мужчина в размерах женской одежды разбираться не должен. 56-й размер – это как в анекдоте: портной делает примерку и говорит: «Метр двадцать, метр двадцать, метр двадцать. Ну, мадам, где талию будем делать?!» Так вот через две недели после операции я пошла первый раз душ принять. Нет, вы не подумайте, ради бога, что я полной грязнулей две недели в постели лежала, умывалась я каждый день, чистила зубы утром и вечером. Это только здесь, в Америке, люди имеют привычку два раза в день душ принимать, а в России, в период развитого социализма, сами знаете, только больному – нет, не с аппендицитом, а на голову – пришло бы на ум каждый день душ принимать.

Так вот иду я в душ, за стеночку держусь: сами понимаете, за две недели лежания с трубочками из живота вестибулярный аппарат совсем ориентировку теряет. Захожу в душ, смотрю на себя в зеркало: е-мое, на меня красивая такая деваха смотрит, фигурка худенькая, мордочка узенькая, ну все как у модели. Оказывается, я за две недели 25 килограммов сбросила, с 78 килограммов стала весить 53, представляете. Кожа у меня на ногах как у слона телепалась, влево-вправо. А талия у меня стала – во!! Короче, за 18 дней я из дойной коровы превратилась в сексапильную красавицу с обложки журнала. Возвращаюсь в свою палату, а там уже папа сидит, он почти каждый день приходил меня проведать. Смотрю, он газету отложил и внимательно на меня смотрит, и вдруг говорит: «Какая ты красивая стала!» А папа мой в женской красоте здорово разбирался. Во-первых, в театре работал, а там, сами знаете, дурнушек не держат, ну, может, одну-две для характерных ролей, во-вторых, солистом в опере был. Вот так я за 18 дней из толстого домашнего гуся превратилась в сексапильную деваху вот с такой талией!

Я как из больницы вышла, чувствую, мужики от меня взгляда отвести не могут, как сквозь коридор какой иду. Я, конечно, варежку свою от радости и распустила: надо же, мужчинам нравлюсь. Молодая была, мозгов-то нет, вот и возомнила о себе бог весть что. Друзей своих сразу потеряла, за мной же настоящие мужчины стали ухаживать, не пацанва всякая. В 17 лет замуж выскочила, опыта нет, вот за первого, кто меня уломал, замуж и вышла. Но гордая была, никого не уважала: «Что ты сказал? А-а… Свободен!!!» – вот моя любимая фраза была. Мужики все со мной переспать хотели, они как меня видели, у них течка начиналась. Вы не представляете, как это действует развращающе, когда с десяток мужчин готовы сделать все, чтобы ты только на них взглянула. Причем заметьте, среди моих ухажеров были люди весьма и весьма умные, других я просто отсылала. Вот такой дамочкой я была до 29 лет, а потом это все как рукой сняло. Произошло это так.

Приблизительно за месяца два до моего дня рождения были мы в гостях с моим третьим мужем Димочкой. Народу много, а хозяйкой моя подружка Валентина была, мы с ней почему-то несколько лет не встречались, хотя обе в Харькове жили. Смотрю, что-то мне в Валентине не нравится, а что – не пойму. Вроде все нормально, только вот обращается Валентина с мужем уж очень небрежно: «Стой, куда пошел? Принеси то. Что ты принес? Я тебе сказала тарелки с цветочками, а ты что принес? С полосочками. Вот недотепа (это она нам), правда? Ну что за чучело на мою голову свалилось, все у тебя из рук валится». И все так с юмором. Смотрю я на все это, и не нравится мне, а что не нравится – не пойму. Посидели мы хорошо: выпили, закусили, потанцевали – короче, нормально вечер прошел. Идем мы с Димой домой, но что-то сидит во мне и не отпускает, хоть убей, не пойму, что. Память у меня, как я говорила, хорошая, прокручиваю минуту за минутой, нет, все нормально. Пришли мы домой, зашла я в ванную зубы почистить, причесаться, лицо сполоснуть. Гляжу на себя в зеркало, и тут до меня дошло: так это же я, понимаете, я. В ней, в подруге своей Валентине, себя увидела. И так мне противно стало, так стыдно. Я никому ничего не сказала, только решила, что всё, хватит в себе эту стерву лелеять.

Через месяц Дима мой вдруг говорит:

– Юля, зайдем в спальню, мне с тобой поговорить надо.

Зашли, он меня в кресло посадил, сам на кровать сел:

– Ну говори, как его зовут?

– Кого? – не поняла я.

– Кого-кого? Любовника твоего!

Я ничего не поняла:

– Какого любовника, о чем ты, Дима?

А он на меня пристально смотрит и улыбается:

– Ну ладно, не хочешь говорить – не говори.

Я ему на это:

– Да нет у меня никакого любовника, Дима!

– А чего тогда ты вдруг так изменилась?

У меня, как у любой женщины, на такие вещи реакция быстрая. Поняла я, что то, что я перестала его терроризировать, насмехаться над ним, он объяснил тем, что я любовника себе завела. Не могла же я ему рассказать про Валентину, зеркало, это вообще не в привычках женщин – мужьям такие секреты рассказывать. Поэтому я сделала глупое лицо и спросила:

– Что ты имеешь в виду, что я изменилась?

Дима решил, что из меня ничего не вытащить, поэтому примирительно сказал:

– Ну нет любовника, и хорошо!

Так до самого развода он мне и не верил, что я себе любовника не завела.

Вас, конечно, интересует, почему я развелась. А просто влюбилась в другого – и все! Я как в кого влюбляюсь, так все бросаю и выхожу за него замуж. Поэтому мужьям своим я никогда не изменяла, а зачем, скажите, если любишь. В тот раз я вышла замуж за солиста Харьковского государственного театра оперы и балета. Влюбилась в него по уши, ни в кого так влюблена не была, от любви чуть ли не по карнизам ходила, я в то время все свои стихи написала про шута, например, а потом как отрезало.

По глазам вашим вижу, хотите спросить, всегда ли я мужей бросала или было и так, что они меня бросали. Честно скажу, до того как в Америку уехать, я пять раз замужем была и всегда сама уходила. Правда, от Саши, моего последнего русского мужа, я ушла не по своей охоте, уж очень меня его мама об этом просила: «Милочка, ты хорошая женщина, но не пара моему Сашеньке. Во-первых, старше его, во-вторых, ему еврейская жена нужна, а ты шиксочка. Если любишь Сашу, так оставь его, не будет ему счастья с тобой, ему еврейская девочка нужна, а не красивая шиксочка, как ты. Сам он от тебя не уйдет, поэтому ты уйди». Короче, уговорила она меня. Он, правда, от этого счастливее не стал, хотя миллионов пятьдесят в Америке заработал. Живет сейчас на Манхэттене с шиксочкой лет на двадцать младше меня. Ее одна бабка на Брайтон-Бич, это где все русские евреи в Нью-Йорке живут, спрашивает:

– А вы, милочка, еврейка? А то больно вы уж на русскую похожи, светленькая и глазки у вас голубенькие.

– Да как вам сказать, бабушка, – Иринке палец в рот не клади, – еврейка я только во время инжекции, а так нет!

– Ну, милочка, раз мужчина у вас еврей и такой видный, надо вам конвертироваться!

– Хорошо, бабушка, я подумаю, но пусть он раньше женится на мне.

А Сашка мой как миллионы свои сделал, подозрительным стал, чудится ему, что все с ним хорошие отношения поддерживать хотят из-за денег его. Хотя кто людей поймет? Может, так оно и есть.

А в Америке я два раза замужем была: один раз мы разъехались по обоюдному согласию. Второй раз муж меня бросил, но не потому, что разлюбил, как раз любил он меня сильно, просто обстоятельства его пересилили: брат с женой давили, да и мать больная в России у него была, вот он и уехал. Письма писал, звонил, но уехал он плохо, не по-мужски. Поэтому сейчас одна живу с мамой и собакой – Медори у меня после Летучего Голландца осталась. Вот такие дела…




Бутерброды


Знаете, а ведь вчера я вам наврала, один раз я изменила своему мужу, но если честно, он сам этого хотел – можно сказать, заставил. Не верите, что такое возможно? Хорошо, давайте я вам расскажу, как все было, а дальше сами решайте, кто виноват, а кто нет.

Мой четвертый муж был солистом балета, любила я его безумно, хотя бабником он был ужасным. Понимаете, люблю я умных людей, многое им прощаю, а он к тому же и артист был замечательный.

Так вот, сижу однажды я парикмахерской и делаю маникюр, а рядом две дамы под феном сидят и разговаривают. Одна из них рассказывает о своем новом возлюбленном. Ну я, естественно, от нечего делать прислушиваться стала. И вдруг меня как ударило: так это она про моего мужа рассказывает, все совпадает: и то, что он солист балета, и то, что танцует Краса в «Спартаке», и то, что сегодня приезжает из Москвы, но главное – фамилия и имя.

– Я, – говорит, – ему бутерброды приготовила, – и достает из сумки большой пакет в красивой оберточной бумаге. – Здесь и с икоркой красной есть, и с бужениной, и с сервелатиком, ведь холостой он у меня, кто его еще побалует?

– Я! – захотелось крикнуть мне, но сдержалась.

Раньше никогда на вокзал ни ездила мужа встречать: во-первых, не любил он этого, во-вторых, он так часто ездил на гастрольные спектакли и репетиции, что к его поездкам я уже привыкла. Короче, поехала я на вокзал. Конечно, номер вагона я не знала, поэтому стала у начала платформы и смотрю – точно идет мой Сережа с этой самой дамочкой и мило так разговаривает. Хотела броситься к ним, крикнуть, но ноги с места не двинулись. Прошли они совсем рядом со мной – может, в полуметре, а может, и ближе. Я еще постояла немного и домой поехала. На стол всё выставила и жду, когда мой благоверный появится. Пришел он часа через два. Обнял меня, поцеловал. Если бы сама своими глазами не видела, никогда бы не поверила, что он только от любовницы пришел. Открывает сумку, достает сверток: «Это тебе сувенир из Москвы». Я делаю вид, что очень рада.

– А это что такое? – спрашиваю я и указываю на знакомый мне сверток.

– Это… это бутерброды. Я их в Москве перед отъездом купил, еще даже не пробовал.

Смотрю, двух бутербродов с икрой не хватает, хотелось мне сказать «А с икрой-то где?» – но не сказала, не смогла, только спросила:

– А чего так поздно, поезд вроде в семь должен был прийти, а сейчас уже почти десять. Опоздал, что ли?

– Да нет, я в театр зашел!

Я ничего так и не сказала, а бутерброды эти мы на следующий день за завтраком съели. Потом в течение месяцев двух мы бутерброды раза два-три в неделю ели, то с черной икрой, то с красной, то с бужениной, то с сервелатом. Вас, естественно, интересует, спрашивала ли я у мужа, где он такие замечательные бутерброды берет, ведь в то время на всё дефицит был, ничего без блата купить нельзя было. Спросила, конечно, а он ответил: «У нас в театре покупаю, специально для ведущих артистов привозят».

Так вот, на следующий день после приезда моего мужа из Москвы я в парикмахерскую поехала и у своей маникюрщицы все осторожно, так, чтобы она не догадалась, выяснила. А когда выяснила, я себе расписание изменила, так чтобы в одно время с соперницей своей в парикмахерской быть. Через два месяца я много чего про своего Сашу узнала. И какой он замечательный, и какой он одинокий, и какое счастье, что они встретились, и много чего другого, ну сами понимаете, о чем женщины под феном секретничать могут. Рассказывала она, конечно, не мне, а подруге своей, они всегда вместе приходили. Короче, через два месяца я своему мужу всю его историю про бутербродики и рассказала. Но Сергей ведь не просто танцором был, он и драматическим артистом хорошим был, поэтому не растерялся:

– Да что ты, Юля, да как ты могла подумать, я только тебя люблю. А то, что спал с ней, так это так, ничего не значит, мало ли с кем я сплю. Я же артист, сама знаешь, какие у нас эмоциональные нагрузки, поэтому и сплю с кем попало, чтобы стресс снять. Юля, только ты мне и нужна, а это ерунда всё, секс с ними, с бабами, – это вместо гимнастики, понимаешь, да?

И так все это он убедительно говорил, что если бы я ничего не знала, то, как всегда, простила бы, а так, когда весь этот роман, можно сказать, на твоих глазах развивался… Сами наверняка знаете, как это больно бывает… Так вот, слушаю я его, слушаю и говорю:

– Значит, все это фигня, да?

– Да, не обращай внимания, ерунда все это.

– Хорошо – говорю я, беру трубку и набираю телефон его друга, он давно ко мне подкатывался, и говорю: «Слушай, Владик, ты хотел, чтобы я стала твоей любовницей, так я согласна. Что муж по этому поводу думает? Нет, он не против. Говорит, все это ерунда. Так что приезжай. Когда? Да прямо сейчас».

Когда Владик приехал и моего мужа увидел, у него рот открылся. Я ему все объяснила – и стала я с ними двумя встречаться. Противно, конечно, было, но терпела, молодая была, глупая. Да и им приятности мало, без любви какое удовольствие. Через неделю смотрю, переживает муженек, а я ему:

– Да что ты, Сереженька, ерунда все это, зарядка!

Короче, через три недели собрала их обоих и говорю: «Вот что, полюбовники мои, собирайте свои манатки, и чтоб я вас больше не видела. Надоели вы мне оба до чертиков». Что им делать? Ушли, естественно. Потом муж ко мне приходил: «Я не прав был, больно это очень, когда близкий человек изменяет». Но мне все это уже по барабану было. Вот так один раз в жизни я своему мужу и изменила. А теперь скажите, разве не он меня заставил быть ему неверной женой?

Я когда решила с первым мужем разойтись, моя мама была очень против. «Как ты можешь, кто ж тебя потом замуж возьмет?!» – не могла она успокоиться. А папа посадил меня на стул и спросил:

– Ты уверена, что правильно делаешь?

– Да! – ответила я.

Он посмотрел на меня внимательно, взял за руку и сказал:

– Раз уверена, тогда делай, как ты считаешь нужным. Я тебе доверяю.

Я улыбнулась, знала, что папа всегда меня поддержит.

– Только прошу тебя об одном, – продолжил он, – относись к людям серьезно.

Больше ничего папа мне не сказал.

Сколько себя помню, папа мне ни разу ни одного замечания не сделал, и не потому, что ему было все равно, как у меня моя жизнь складывается, нет, он просто действительно доверял мне и всегда был на моей стороне. А знаете, как это важно – чувствовать, что человек на твоей стороне, а не на стороне каких-то абстракций, что всегда он исходит из твоих интересов и всегда готов тебе помочь. Обмануть доверие такого человека, как мой папа, никак нельзя, потому что это… такой грех обманывать того, кто тебе доверяет.

Вот, думаю, почему я со всеми своими мужьями не ужилась, почему я их бросила. Ведь любила я их, верна им была, но все как-то не складывалось. Наверное, по двум причинам. Первая – не терплю слабость рядом с собой: как только замечаю, что мужчина хоть в чем-то уступает мне, моя любовь к нему начинает потихонечку испаряться. Второе, как объяснил, мне мой Голубоглазый Швед: «Юля, как бы близка ты ни была с человеком, ты всегда держишь автономию. И когда понимаешь это, становится очень неуютно. Ты мне напоминаешь пружину: чем сильнее давишь на нее, тем сильнее она тебя ударит. А любящий человек не должен быть пружиной, он должен быть соавтором твоей жизни, как и ты его». А потом, подумав, добавил: «Ты замечательная женщина, таких дур, как ты, одна на миллион. На тебя посмотришь – сразу трахнуть хочется на все деньги, которые есть, ты просто создана для этого». Я очень удивилась и спросила, почему он так считает. «Ты талантливый человек, пишешь стихи, музыку, умеешь быть веселой, хорошим другом, но у тебя один большой недостаток, – мой Голубоглазый Швед всегда умел четко формулировать свою мысль. – Ты считаешь, не знаю почему, что мысли, которые крутятся у тебя в голове, автоматически крутятся и в головах других людей. Поэтому первое: ты никогда до конца ничего не договариваешь и потом всегда обижаешься, когда люди тебя не понимают или делают совсем не то, что ты имела в виду. Второе: ты вследствие этой своей особенности фактически всегда имеешь дело только сама с собой и поэтому не можешь объективизировать ситуацию. А когда тебе наконец все становится ясным, ты, вместо того чтобы наказать подлеца, отворачиваешься от ситуации или предоставляешь довести дело до конца своим друзьям».

Все, что сказал мой Голубоглазый Швед, правда. Но переделать себя нельзя, поэтому трахают меня на деньги всякие подлецы и подонки, а порядочные люди в конце концов уходят из моей жизни. Кому охота иметь дело с пружиной, даже если она веселая и симпатичная женщина.

Вот недавно стих написала, гуляла с Медори и написала:

Где Ты? – Я лежу, распластана потерей,
Поседевшим разумом давлюсь.
Кто построил поднебесный терем
И сказал, что я в него вселюсь?

Кто подставил ногу для паденья,
Кто закрыл глаза и вскрикнул «глянь!»?
Кто измучил так стихотворенья,
Что не знаю я, писать ли эту дрянь?

Где ты? – Все равно тебя нет краше,
И теплее нет дыханья твоего.
Терем – в сказке, я же – в жизни каше,
И варюсь я в ней, как видишь, зажив.

Никогда возможностей не мерила,
Никогда практичной не была.
Просто верила. Всему на свете верила.
Жизнь в ответ взяла и наврала.

Я лежу как сброшенное платьице,
Поздно мне жалеть себя и зря,
Лишь слеза в подушку робко прячется
Да глумится надо мной Заря.




Как я стала взрослой


После окончания института иностранных языков папа меня устроил редактором в издательство «Днiпро». Мой стол в большой комнате на третьем этаже огромного здания в центре Харькова был самым популярным среди писателей и поэтов, на нем всегда лежали рукописи, срок сдачи которых, к моему ужасу, истекал на следующей неделе. Нет, так было не потому, что я такая уж безалаберная – всю работу откладываю на последний день. Просто все авторы, независимо от их таланта и умения писать, хотели со мной работать. Я никогда не старалась переделывать их рукописи под себя, никогда не навязывала им «правильный» художественный стиль, как это делают многие редакторы – выпускники литературных институтов. Наоборот, я всегда старалась сохранить авторский стиль, авторскую интонацию. Но если честно, это было иногда очень сложно, потому что большинство произведений, приходящих к нам в редакцию, были написаны очень слабым языком. Несмотря на это, редакторская работа мне нравилась, всегда было интересно наблюдать, как автор начинал вдруг видеть не только свои ошибки, но и то, как его мысли, его чувства, спрятанные в месиве неуклюжих фраз, начинают звучать, получают выпуклость, видеть, как он постепенно от неприятия меня – исказителя его гениального произведения – начинает обожать. Я вам так скажу: человек, даже если он вор-карманник, всегда помнит своих учителей, людей, которые научили его думать, делать что-то, заложили в нем самоподдерживающую систему творческого отношения к жизни. Вы, конечно, будете смеяться, но я действительно для многих «моих» авторов была не только редактором, но и профессором литературы.

Кстати, насчет карманника я не пошутила, с одним из них меня папа познакомил. Откуда он его знал, не знаю, я в то время вообще папой не интересовалось, он был для меня палочкой-выручалочкой, о которой вспоминают, только когда нужно к гинекологу попасть или обновку купить. Так вот папин Саш к с такой любовью рассказывал о Моисее Львовиче, будто он был не вор, а заслуженный преподаватель Украины по классу скрипки. До сих пор вижу этого вальяжного красивого мужчину с неизменной бабочкой на шее и ловкими женскими руками.

Если бы вы только знали, сколько через мои руки за пятнадцать лет работы в издательстве прошло романов, повестей, пьес, а о количестве рассказов и стихов я уж и не говорю. Большинство из них, как я уже сказала, были откровенно слабыми, но попадались произведения настолько замечательные, что я им радовалась, как подаркам на Новый год. Именно за это, а совсем не за конфеты, цветы, возможность покуражиться над автором я любила свою работу. Огорчала меня в редакторской работе больше всего не слабость авторов (если очень стараться, научиться писать может почти каждый), а гладкость, выработанная годами учебы на литературных курсах, и привычка много писать. На авторов, не вполне владеющих пером, но с искрой таланта, оригинальности я времени никогда не жалела.

Кроме меня в комнате сидела Валентина Павловна – женщина с полными (пухлыми) безвольными руками и такой же грудью. Вначале Валентину Павловну я ужасно боялась, ее высокая желеобразная фигура, контрастирующая с быстрыми проницательными глазами, буквально парализовала меня – я ощущала присутствие Валентины Павловны в комнате каждой клеточкой своего худосочного организма. Но когда однажды Валентина Павловна пропела красивым глубоким голосом четверостишие грузинского поэта, которое она переводила на украинский язык, мой страх пропал. Так могла петь только щiра украiнка, то есть жiнка, яка колi треба, грудямi своiмi на пулемет ляжiть, а колi треба, так огреет дубiной свого обiдчiка, что iз того дух вон. Таких женщин, как Валентина Павловна, бояться не нужно, в них нет ни коварства, ни женской зависти, они готовы не только утешить (это как раз многие с удовольствием сделают, особенно если ты недурна собой), но и последнюю десятку с тобой разделить.

Кого надо было бояться, так это симпатичной блондинки. Ее задумчивые, с влажнинкой глаза, тонкая фигура, приветливая улыбка, красивые прямые ноги, грудь стоячком. Господи, только не подумайте, что это я себя описываю. Наоборот, я была человеком взрывным, если что было не по мне – я загоралась как пионерский костер… Сейчас, правда, от этих «Взвейтесь кострами, синие ночи…» остались одни тлеющие угольки, в них хорошо разве что картошку печь. Так вот, за всеми этими красотами скрывался характер незаурядный, готовый ради успеха на всё. Душа у Светланочки была тонкая, чувствительная, но, в отличие от Валентины Павловны, в ней была твердость человека, узнавшего жизнь с не лучшей стороны.

В нашей комнате сидела еще Серая Мышка, она была отличным редактором, лучше, чем я, и замечательным переводчиком. Свою работу она делала незаметно, стараясь всегда остаться в тени. Все авторы, с которыми она работала, ограничивались скупой благодарностью – никогда не дарили они нашей Серой Мышке букетов цветов, огромных, в полстола коробок конфет, не приглашали в ресторан отметить выход книги. Кулечек ирисок или дешевенькие духи – вот все, что она от них получала. Начальство с Серой Мышкой тоже особо не цацкалось – сбагривало ей безнадегу, длиннейшие опусы партийных лидеров, коих на старости лет муза осенила. Наша Мышка умела каким-то образом доводить мемуары партийных бонз республиканского масштаба до вполне читаемого состояния – после ее редакции в них появлялась искра жизни, чувства. Все партийные бонзы, а я часто встречалась с ними и по долгу службы, и через папу, всегда смотрели на нас, людей простых, свысока, все они имели отношения с нашей Серой Мышкой только через главного редактора издательства – никогда не говорили ей слов благодарности, ничего не дарили. Во время перестройки Серая Мышка не пропала, ее скромность, нежелание влезать в чужие дела и вместе с тем деловитость и ответственность, помноженные на настоящий талант редактора, позволили ей сделать успешную карьеру – стать женой хорошего человека и одним из вице-президентов большой рекламной компании.

Работа в издательстве была мне не в тягость, дома я себя тоже не очень перетруждала, так что времени на светскую жизнь было у меня предостаточно. Я посещала все театральные премьеры, светские рауты, и это, как вы понимаете, при связях моего папы было совсем не так сложно. Чтобы увидеть любимого актера или эстрадного певца, мне не нужно было подобно девочкам-фанаткам часами простаивать у театрального подъезда или ночевать у дверей гостиницы – знаменитости сами приходили к нам домой. Я хорошо знала всех модных поэтов, писателей, киноактеров, со многим выдающимися людьми искусства я была накоротке еще с детства, поэтому пиетета перед ними у меня никогда не было, уважение – да, было и есть, но подобострастия с придыханием – никогда.

Сейчас, когда я слышу очередной рассказ моей знакомой о том, как ей удалось 20 лет назад пожать руку самому актеру А. и посидеть за столиком ресторана с эстрадной звездой П., меня охватывает дикая жалость и злость: ну как можно так преклоняться перед человеком, даже очень талантливым, даже гениальным? Талант ведь дается Б-гом и годами труда.

Уважать нужно любого человека, независимо от его таланта, способностей, преклонение – оно ведь только унижает человека, делает его жизнь невозможной.

– Послушайте, Юля, но сами-то вы с 17 лет никого, кроме как гениальных и талантливых, не признавали?

– Да, было такое. В молодости я очень глупая была, заносчивая до одурения. Это потому, что с меня все пылинки сдували, начиная с папы. А потом так ударило, что вся эта дурь из головы вылетела.

– Знаете, Юля, мы ведь с вами одного года рождения, жили в одном городе, могли бы и раньше встретиться.

– Могли бы, но шанса подружиться со мной у вас не было. Я ведь только с известными людьми дружбу водила: художники, артисты, поэты. А вы кем были в то время? Студентом, да еще, небось, и стеснительным.

– А сейчас что, планка упала?

– Да нет, просто жизнь многому научила.

– А до 17 лет у меня был шанс?

– У вас? У вас был! Но у меня не было, я же до 17 лет толстой коровой была, толстой-претолстой. Вы любите толстых женщин?.. Вот вам и ответ.

Я вот стихи пишу, раньше никому их не показывала, стеснялась, считала их недостойными, но вот однажды прочла у Антона Павловича Чехова: «Есть большие собаки и есть маленькие собаки. Но маленькие не должны смущаться существованием больших: они должны лаять, и лаять тем голосом, какой Господь дал им». И поняла, что это очень правильно: нельзя обижаться на то, что Б-г не дал тебе таланта, нужно быть самим собой, по возможности не грешить и принимать удары судьбы… Тьфу ты! Сказала прямо как монашка какая, будто у самой не было семи мужей.

Вот сейчас мы с вами разговариваем, а вы, наверное, думаете: «Почему у нее при таком количестве мужей детей нет?» Думаете-думаете, я знаю. Понимаете, я ведь с ранней молодости недостатка в мужском обожании не имела, поэтому и детей решила не заводить – знала, что одним-двумя мужьями дело не кончится. Я же молодая была, глупая, почти до 40 полагала, что мир специально так устроен, чтобы мне хорошо было. Сейчас считаю отказ от детей самой большой своей ошибкой в жизни.

Так и жила, в облаках, пока мне в голову не пришла мысль уехать в Америку. А если какая мысль в моей голове застрянет, то все, пока я ее не реализую, успокоиться не могу – руководит она мною безжалостно. Я сама сейчас себе удивляюсь, сколько непреодолимых препятствий я преодолевала, чтобы добиться своего, и всё для того, чтобы спустя много лет себя с недоумением спросить: «Зачем тебе все это нужно было?» Вот вы как-то мне сказали, что человек – это единственное существо в мире, которое создает препятствия, чтобы затем их преодолевать. Это точно про меня сказано: захотелось мне жить в Америке – и все, хоть тресни! Чего со мной за 12 лет в Америке только не было: и предательство друзей, и четыре доллара в час, даже выпроваживали меня из нее в наручниках, а все равно и американской гражданкой я стала, и состоятельным человеком, а ради чего, спрашивается? Чтобы по ночам Харьков видеть и мечтать в него вернуться. Ведь страстная натура, как вы сказали недавно, вещь жуткая, она не только всех ближних опаляет своим огненным крылом, она еще и сжигает все внутри у ее носителя, оставляет в нем только головешки разочарований и недоумения. Это правда, что страсть должна быть частью таланта, а не талантливости, потому что талант – преобразователь жизни, а талантливость – ее прожигатель.

Когда мы поженились с Летучим Голландцем, денег у нас особых не было, бизнес мы начинали с кредитных карточек, вернее – он начинал, мое участие ограничивалось переводческими и представительскими функциями, красивая жена бизнесу – большая польза. Какой бизнес был у моего мужа? Научный туризм. Голубоглазый Швед со своим партнером организовывал для американских врачей научные конференции и стажировки в Европе. Врачи в Америке, как мы с вами знаем, – люди очень богатые, зарплатой в 150–200 тысяч долларов их не удивишь, поэтому все делалось на самом высоком уровне, останавливались мы, как организаторы, всегда в самых лучших отелях. Помню, однажды во Франции Голубоглазый Швед снял для нас с ним комнату в королевском замке. Нет, серьезно, мы даже ночь провели на кровати французской королевы – она, говорят, на ней с превеликим удовольствием изменяла своему мужу, королю Франции. Нет, Франция – это не Англия, во Франции это в порядке вещей: плати тысячу долларов за ночь – и мерзни в келье под тремя одеялами.

Так и жила я легко и беззаботно: писала музыку, читала умные книги, ездила по Европам. Вот стихи – стихов не писала, после развода с солистом балета как-то не получалось. Когда мы с Летучим Голландцем более и менее стали на ноги, к нам приехали мои родители. Голубоглазый Швед к ним хорошо относился, везде возил, все показывал, даже пару десятков слов на русском выучил. Через год как мы поженились Голубоглазый Швед начал думать, чем бы мне заняться. Это по его настоянию я за 10 тысяч долларов газету купила, сейчас она, конечно, раз в тридцать больше стоит, самая популярная еженедельная русскоязычная газета в Америке. Поначалу она много времени у меня занимала, надо было и рекламодателей найти, и систему распространения создать, и с типографией договориться. Но через пару лет, когда все наладилось, я от нее отошла. Сейчас только бухгалтерия на мне, всем остальным: статьями, авторами, рекламой – занимается моя редакция. Я, если честно сказать, свою газету даже не читаю – некогда, да и желания особого нет, классику английскую и русскую люблю. Но до того, как газета прибыль приносить стала, Голубоглазый Швед мою жизнь так изменил, что до сих пор прийти в себя не могу. Однажды утром сижу за столиком в спальне, привожу себя в порядок, выходит мой Голубоглазый Швед из душа весь обтянутый полотенцем и говорит бодрым голосом: «Знаешь, дорогая, я вот подумал и пришел к выводу, что ты круглый ноль! Ты абсолютная неудачница и полное ничтожество».

Я так и обомлела. Мы с ним, правда, иногда ругались, но такое я услышала впервые.

«Вот если выгоню я тебя из дома, что ты будешь делать, на что жить? Единственное, что ты умеешь хорошо делать, – это английский преподавать, но кому в Америке это твое умение нужно? Тебе уже 40 с небольшим, и чего ты в жизни добилась?»

И сам же ответил:

«Ничего! Так что вот, дорогая, тебе нужно найти работу, чтобы содержать своих родителей. Даю тебе месяц срока. Если на работу не устроишься, твои родители уедут в Харьков».

Я, конечно, в слезы. А он спокойно так:

«Твоих родителей в Америке я содержать больше не буду! Ты должна сама о них заботиться. Что касается тебя, то тебя кормить я буду, ты моя жена, а их – нет! Так что иди и ищи работу».

Вначале я не поверила. Но когда он через две недели ограничил количество денег на моей кредитной карточке и я впервые не смогла купить достаточное количество продуктов для своих родителей, я поняла, что все – моя воздухоплавательная жизнь закончилась. Все мои попытки объясниться с мужем ни к чему не привели, он сказал как отрезал. Я уже знала своего Летучего Голландца, он абсолютно не злой человек, не жадный, но если что-то решил, то это навеки. Наверное, в то утро он окончательно решил, что мне пора деньги зарабатывать, а не витать в заоблачных высотах, и сразу стал свое решение претворять в жизнь самым жестким образом.

Ну что делать? Натянула я на себя самые что ни есть модные тряпки и пошла в молл устраиваться продавщицей. Заполнила кучу анкет, жду – ответа нет. Пошла по второму кругу, все говорят: «Ваши бумаги рассматриваются, мы вам сообщим». А время идет, две недели промелькнули только так, и вдруг в отделе нижнего белья, куда я зашла напомнить о своих бумагах, ко мне вышел мужчина – завотделом, весь такой благоухающий, в розовом пиджаке – мечта недалекой незамужней женщины, и говорит: «Заходите, мы как раз хотели вас на интервью вызвать». Но я хоть и в штанах немыслимых и в блузке необыкновенной, голова-то у меня работает, сразу поняла, что роза эта благоухающая моих бумаг в глаза не видела. Но мне-то что, мне на работу надо. Поболтали с ним о том о сем, вдруг говорит: «Извините, мне выйти нужно, поговорить о вас со своим супервайзером». Зашел он в соседнюю комнату, слух у меня острый, слышу, как он меня своему другу нахваливает, какая я бабец и что во мне хорошего, в конце слышу: «Хорошо, бери, там видно будет», – и оба засмеялись. Вошел в комнату весь улыбающийся и говорит: «Мы вас берем на работу. Выходите через неделю в понедельник». И называет, сколько они мне в час дают. Я быстренько все перемножила, и цифра мне показалась очень даже неплохой. Попрощались, поулыбались – и я ушла. Еду в машине счастливая-пресчастливая: работу нашла, работу нашла! Голубоглазый Швед, как узнал, сколько мне дали, сразу мой восторг притушил, но я все равно была счастлива. А в четверг, за четыре дня до начала работы, встретилась мне одна моя знакомая и предложила пойти с ней на курсы риелторов, учиться дома продавать. Я поговорила с Летучим Голландцем, он сказал, что это гораздо лучше, чем в отделе нижнего белья за прилавком стоять. Так я стала риелтором, потом организовала свою строительную компанию, которая меня в могилу скоро и загонит. Потому что не женское это дело – за строителями следить, подрядчиков проверять: каждый считает своим долгом надуть тебя, это же спорт такой в Америке. Кто кого надует.

Почему мы развелись с Летучим Голландцем? Не знаю, поначалу я думала, что он завидует моим успехам в строительном деле, но потом поняла, что ерунда это. Год мы мучились, я беспрерывно плакала и ничего не понимала. Все нормально, вдруг начинает: «У тебя есть четыре выбора, если ты сделаешь так и так, я тебя из дома выгоню, если так, я твоих родителей отправлю в Харьков, а если, не дай бог, так поступишь, то вообще тебе лучше не жить». Я, естественно, плачу, ничего понять не могу, какой выбор, о чем речь идет, а он смотрит, как я реву, и добавляет: «А если сделаешь вот это, я тебя просто в тюрьму посажу!» Я еще пуще реветь начинаю, все его слова мимо ушей пролетают, а он от моих слез еще больше нервничать начинает. Не доверял он, что ли, мне, думал, что я его ограбить хочу, – не могу понять. Так почти целый год он меня до слез доводил, а потом вдруг вещи свои в чемодан побросал и уехал. А мама моя весь этот год прямо как невинное дитя была: «Юленька, что ты плачешь? Голубоглазый Швед, что ли, тебя обидел? Ну прости его, он же хороший человек». Папа к тому времени умер, так что всего это он не застал. Я после этого года очки стала носить.

Сейчас Голубоглазый Швед – мой лучший друг, надежнее человека у меня в жизни нет и не было. Когда мне особенно плохо приходилось, он всегда мне помогал, а когда я заикалась, что вот выкручусь и деньги отдам, он отвечал: «Пойми, у меня их так много, что лучше не спрашивай. Возьми и не думай, что отдавать придется».

Странно все это: казалось бы, развелся, сказал «прости, если вину чувствуешь», и все, с глаз долой, из сердца вон, а это он как раз может, сама видела, как он людей даже близких от себя отрезал. Так нет, как вернется из своего Тибета, так сразу звонит, волнуется, как дела, иногда по часу с ним в день разговариваем. Деньгами вот помогает, недавно мне квартиру в Харькове купил. Ничего понять не могу.

– А что здесь, Юля, не понять. У нормальных людей отношения диктуют поступки людей. Но это только у нормальных, у кого совесть есть, понимание. Мошенники и лицемеры устроены не так: у них отношение к людям и поступки – это две слабо связанные субстанции. Поэтому если вы человек, настроенный на отношения людей, вам очень небезразлично, как человек к вам относится, а среди женщин таких большинство, то вы являетесь просто лакомым кусочком для этих негодяев. Они перед вами такую пьесу разыграют, прямо Шекспир, и вы сами им свои деньги и отдадите. Разве не так было в вашей жизни? У этих подлецов всего два сценария:

Сценарий первый: «Кругом все обманщики, сволочи, негодяи, только тебе я могу доверять, потому что ты замечательный человек». Ну а дальше все просто: вы принимаете решение, что такому человеку нельзя не помочь. Так все происходит, правда?

– Ну так.

Сценарий второй: «Ты просто не понимаешь, какой я крутой, да у меня кругом все схвачено, сенатор – мой друг, с губернатором мы в одной школе учились, в одной футбольной команде играли. Ты что, не понимаешь, что одного моего звонка хватит, чтобы у твоей пятнадцатилетней племянницы в Харькове осложнения по женской линии возникли? Или ты думаешь, что сигнализация в твоем доме спасет твою маму от всякого рода неприятностей?»

– Миша, но какое это отношение имеет к моему Летучему Голландцу?

– Самое прямое. Каждый из нас – вы, я, Голубоглазый Швед – имеет свои внутренние системы координат, осями в которых являются не пространственные координаты X, Y, Z и время T, а наши базисные идеи, концепции, на основе которых мы судим о мире, обществе, о людях. Наша точка зрения всегда есть не более чем проекция события или действия на оси нашей внутренней системы координат. Очевидно, проекции одного и того же события будут разные для разных людей. Вопрос состоит только в том, насколько эти проекции отличаются друг от друга. Если у двух людей оси близки и масштабы на них тоже не очень сильно отличаются, их оценки событий будут совпадать. Но если у одного человек одни оси, а другого – совсем другие, то, естественно, и точки зрения у этих людей могут быть абсолютно противоположные. В системе внутренних координат Летучего Голландца нет ваших осей, а в вашей – нет его. Именно поэтому ваш брак был обречен на провал, потому что главное, что связывает людей надолго и в идеале на всю жизнь, – это понимание того, как человек думает, на основе чего он принимает решения. Наиболее близкая дружба возможна только у людей одной специальности, одного образования, одного типа мышления.

– А говорят, противоположности сходятся?

– Таки да, как говорила моя тетя из Бердичева, если эти противоположности касаются пола, цвета кожи, роста, даже темперамента. Но если у людей разный тип мышления, то всё, никакими узами людей не склеишь. Возьмем меня. Комфортнее всего я чувствую себя в компании с физиками, причем это абсолютно не зависит от уровня их интеллекта, знаний, способностей, они могут быть намного умнее меня, образованнее или уступать мне, это не имеет большого значения, потому что это так здорово – понимать природу рождения мысли, замечания, идеи другого человека и видеть такое же понимание в его глазах. С этим, Юля, ничто не может сравниться, даже владение самой замечательной женщиной. Взаимодействие людей с близким типом мышления всегда является катализатором творческого процесса, творческого начала. Я понятно выражаюсь?

– Странно, но понятно.

– Голубоглазый Швед никогда не понимал вас, все ваши поступки, с его точки зрения, всегда были иррациональны, необъяснимы, а главное – непредсказуемы. Когда у вас начались трения, он, как человек логики, просмотрел все варианты и пришел к выводу, что вы, Юля, зная его тайны, легко можете нанести вред его бизнесу и ему самому и поэтому вас нужно обезвредить. Ваш Голубоглазый Швед просто боялся вас.

– Что вы такое говорите, Миша? Разве я могла бы пойти на подлость?

– С точки зрения здравого смысла, а почему бы и нет? Когда человек зол, он, естественно, хочет отомстить своему обидчику. А если оскорбленной себя считает женщина, то от нее можно ждать чего угодно. Женщина – существо очень коварное и мстительное, разве вы этого не знаете?

– Знаю, но при чем здесь я?

– Вы, Юля, почему-то считаете, что вы – открытая книга, что каждый человек, который с вами имеет дело, должен сразу видеть вашу благородную душу, ваши чистые помыслы и вообще, читать ваши мысли. Я вас знаю около десяти лет, и все равно иногда вы своими решениями, поступками ставите меня в тупик. Нет, Юля, формально я вас понимаю, но так, чтобы сердцем, – нет. Единственные люди, которые вас понимают, – это мошенники, авантюристы и кидалы, у вас с ними chemistry с первого взгляда.

– Ну да, конечно, как между кроликом и удавом!

– Что делать, если для них вы открытая книга. Хотите мое мнение, оно – парадоксально. Вы, Юля, по натуре мошенник, авантюрист и кидало, но только до определенной степени, воспитание и генетика не позволяют. Я вижу, вы не понимаете? Возьмем нашего гениального писателя Достоевского и мелкого шулера. Найдут они друг друга в вагоне поезда Москва – Варшава? Найдут! Потому что оба – игроки, но один честный и играет по правилам, а другой – нет.

– Но шулеру проиграет любой.

– Да, если сядет играть. Я, например, абсолютно не игрок. В Миннесоте один мой друг затащил меня в казино. Так я там чуть со скуки не умер, все ждал, когда закончатся наконец 20 долларов, которые я выделил для игры. И когда это случилось, я пошел в кафе, достал бутерброд и с удовольствием его пожевал. Нужно еще сказать, что близость мышлений людей абсолютно не означает близость их этических норм.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=36006007) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Massachusetts Institute of Technology – входит в тройку лучших университетов Америки.




2


New-York University.




3


Ph. D. (Doctor of Philosophy) – международная аббревиатура, характеризующая научную степень.




4


Mишпухa (идиш) – родственники.




5


Шлемазл (идиш) – веселый придурок либо человек, которому просто хронически не везет. Так зачастую еврейские матери и бабушки в шутку называют своих детей и внуков, когда те хулиганят.




6


Хевруса – партнер по изучению Торы. У евреев принято изучать Тору не одному, а с партнером.




7


В переводе с иврита – «божественная душа».




8


Triple A, или AAA, – аббревиатура Американской автомобильной ассоциации. Эта ассоциация оказывает помощь водителям на дороге. Членство в ней стоит около 100 долларов в год.




9


Написание слова «Бог» через дефис – Б-г – это один из способов проявления осторожности при упоминании Имени Всевышнего. Связано с древней еврейской традицией. – Прим. ред.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения